Deutsch

Вильгельм Брунгардт

Себастьян Бауэр

Главы из романа

Перевод И. Щербаковой

1

Семилетняя война, разорившая всю Германию, не обошла и Лангенрейт. Крестьяне вконец обнищали, ремесленники сидели без работы. Деревенские музыканты Конрад Бауэр и его сын Себастьян, которого все попросту называли Себ, теперь стали и вовсе никому не нужны: людям было не до веселья, а молодежи, у которой еще не пропала охота танцевать, нечем было заплатить за музыку. И Себастьян, как ни тяжко ему это было, решил покинуть Лангенрейт. Родители уговаривали его остаться, опасаясь, что он пропадет на чужбине. Правду сказать, предстоящая разлука с родными огорчала Себастьяна гораздо меньше, чем расставание со своей подружкой, хорошенькой Марией.

При прощании мать не могла сдержать слез: Себ был ее первенцем и теперь первым из детей покидал дом. Отец сказал сыну несколько напутственных слов:

- Будь трудолюбив, не опускай рук, даже если тяжело придется. Помогай тому, кто нуждается в помощи, и тебе то же помогут. Не таи в сердце злобы, если тебя обидят. Будь осторожен. Человека смелого, безрассудного всегда подстерегает опасность.

Себастьян вышел из дому: долгие проводы - лишние слезы. Никаких определенных планов на будущее у него не было, как он заработает себе хлеб на чужбине, он не знал, однако твердо решил ни при каких условиях не терять мужества. Себ хотел добраться до Рейна. Он слышал, что на большой реке людям живется привольно и весело.

Путь он выбрал не прямой - пошел в обход через долину Неккара, потому что очень любил эти места. Ведь в детстве и в ранней юности он провел здесь столько счастливых часов. Казалось, что теперь он должен проститься с рекой, обещать ей честно трудиться на чужбине, смело смотреть в лицо опасности и возвратиться домой победителем. Однако он не стал долго любоваться зеленой долиной и быстро зашагал прочь.

Неожиданно дорогу ему преградила Мария.

- Уходишь? - спросила она, с грустью посмотрев на него.

- Как видишь, мешок за плечами.

- Ты вернешься?

- Конечно.

- Скоро?

- Сам не знаю. Через несколько лет жизнь здесь наладится, тогда можно будет и дома осесть.

- Прощай, Себ, удачи тебе в твоих странствиях!

Себ шел, нигде подолгу не задерживаясь. Он играл на своей скрипке на рыночных площадях, возле церквей, на улицах. Но бродячих музыкантов было много, и заработать почти ничего не удавалось. Да и не до музыки было людям. Они угрюмо отворачивались от музыкантов, а то и провожали их руганью: нашли время пиликать... Наконец Себ добрался до Кобленца на Рейне.

В город он вошел, играя на скрипке. Он старался вложить в игру все свое уменье, вперемежку с веселыми танцами из-под его смычка лились мелодии, дышавшие любовью и страданиями, радостью и грустью. Однако мало кто останавливался, чтобы бросить ему монету. Люди, казалось, не чувствовали, как старается этот музыкант завоевать их сердца.

Себ остановился в жалком трактире с неприветливым, угрюмым хозяином. Каждое утро он отправлялся в город и возвращался в трактир поздним вечером. Вскоре многие жители Кобленца уже знали его. Играя на скрипке, Себ порой забывал, что делает это ради грошового заработка, и мысли его бывали так далеко, что однажды какой-то мальчик из толпы даже закричал: "Музыкант уснул!"

Как-то утром, проходя по городу, Себ вдруг замер. Ничего подобного ему еще не доводилось слышать: перед церковью Божьей Матери он увидел скрипача, который играл с таким мастерством,-что Себ весь обратился в слух. Вокруг музыканта собрались слушатели. Когда он кончил играть, Себ дал ему талер.

- Вы издалека сюда пришли? - спросил Себ музыканта.

- Из Бонна.- Тот сразу признал в Себе, который держал под мышкой скрипку, собрата и, приветливо улыбнувшись, продолжал: - Я родом из Тюрингии. Скитаюсь уже лет восемь. Все мы живем как в разворошенном муравейнике. Война многих лишила крова, а сколько вокруг нищеты и горя! И все эти несчастья навлек на нас прусский король, этот безумный Фриц.

- Могу я узнать ваше имя? - спросил Себ.

- Мартин Мюллер. Обычно меня называют просто Мюллер.

Себ рассказал, что он пришел сюда из Лангенрейта на Неккаре в поисках счастья, и осведомился, сколько Мюллер еще намеревается пробыть в городе. Мюллер ответил, что присоединился к большой компании и через несколько дней все они покинут эти места.

Себ тоже хотел уйти из Кобленца. Он уже скопил немного денег, да и скитальческая жизнь не казалась ему уже такой трудной. Вот если бы он мог еще выучиться так же хорошо играть на скрипке, как Мюллер! Почему Мюллер не стал придворным музыкантом? Его бы осыпали золотом за такую игру. Себу очень хотелось еще раз с ним встретиться.

Чаще всего он играл теперь перед церковью святого Флорина. Здесь, на небольшой тихой площади, люди обычно прогуливались не спеша, разговаривали негромко. Даже воздух тут казался чище, солнце грело ласковей, скрипка звучала тоньше и нежней, чем на узких улочках. Однажды Себ так увлекся игрой, что позабыл обо всем на свете и не замечал собравшихся вокруг. Когда он закончил, к нему подошел незнакомый коренастый парень в одежде горожанина.

- Ты, должно быть, из Швабии? С Неккара? - спросил он.

Себ кивнул.

- Откуда ты меня знаешь?

- Я много бродил по свету, людей узнаю по одежде и по повадкам.

А когда Себ уже собирался уходить, к нему подбежала девочка, протянула талер и шепнула:

- Это вам посылает девушка Катрин в благодарность завашу игру.

И она показала на молодую девушку, которая приветливо смотрела на Себа. У него кровь прилила к щекам, но он пересилил смущение и подошел, чтобы поблагодарить.

- Милая девушка, можно поговорить с вами? - спросил Себ.

- Ничего не имею против,- услышал он в ответ.

- Это слишком высокая награда за мою игру. Благодарю вас от всего сердца и хочу спросить, сколько я должен дать вам сдачи.

Губы Катрин тронула улыбка.

- Вы говорите, как купец. Мне никакой сдачи не надо.

Себ и Катрин приветливо смотрели друг на друга. Оба были смущены и не знали, что сказать. Наконец Катрин собралась уходить, показав Себу глазами, чтобы он следовал за ней. Покинув площадь, они вышли на улицу.

- Как вас зовут, музыкант? - спросила Катрин.

- Себастьян.

- Хорошее имя. Вы пришли к нам издалека?

- Из Лангенрейта на Неккаре.

- О! - воскликнула Катрин.- У нас рассказывают, что в ваших краях полным-полно разбойников и грабителей. Как вам удалось проделать столь долгий путь и остаться живым и невредимым?

- Разбойники, видно, так меня испугались, что все попрятались.

- Здесь у нас,- продолжала Катрин,- люди очень боятся разбойников. Говорят, они отчаянные смельчаки и совсем не страшатся смерти.- Она вдруг остановилась и посмотрела в глаза Себу теплым доверчивым взглядом.- Вон там,- Катрин показала на серый дом в конце улицы,- я и живу. Прощай, Себ, мне пора.

Катрин быстрыми шагами направилась к дому.

Себ вернулся к церкви святого Флорина. Он был охвачен волнением, перед глазами у него стояла Катрин. Но едва он очутился на площади, как к нему снова подошел тот коренастый парень.

- Я хотел поговорить с тобой об одном важном деле,- произнес он с серьезной миной,- но ты увязался за какой-то юбкой и как сквозь землю провалился.

Себ неприязненно взглянул на нахала. Но тот, нисколько не смущаясь, продолжал:

- Назови мне свое имя, чтобы я знал, как к тебе обращаться.

- Себастьян Бауэр,- буркнул Себ.

- А я - Биллем Бах.

- Ну и что тебе от меня надо?

Не злись, Себ. Я, как и ты, брожу из города в город, только скрипки у меня нет. Я кузнец, исходил все земли вдоль Рейна и Мозеля - нет для меня работы. Остается либо воровать, либо милостыню просить. Люди повсюду так обеднели, что им не нужны кузнецы. Все кузницы позакрывались.

- Что же, ты хочешь теперь осесть в Кобленце?

- Какое там! Французы тут все дочиста вымели, прямо вылизали, как голодный пес миску. И народу здесь столько, что один живет, а двое его смерти ждут.

- Куда же ты теперь направляешься?

- Именно об этом я и хотел с тобой поговорить. В Россию.

Себ с удивлением взглянул на Виллема. Неужели этот нищий кузнец может отважиться на такое путешествие? А вдруг это просто мошенник? И Себ сказал, напустив на себя равнодушный вид:

- Как же ты собираешься добраться до России? Подаяние будешь по дороге просить?

- Нет. Меня бесплатно туда довезут и даже провиантом снабдят.

Биллем заметил, что Себ теперь внимательно прислушивается к его словам. Он отвел его в сторону и рассказал, что на Рейн приезжали вербовщики из России. Уже многие дали свое согласие туда переселиться. Тех, кто завербовался, берут на довольствие, им даже дают деньги. Когда в партии наберется достаточное количество людей, их отправят в Любек, а оттуда морем в Петербург.

Себ слушал Виллема уже внимательно. Он, правда, не знал, можно ли верить этому странному рассказу, но ему хотелось узнать от Виллема подробности.

- А что эти завербованные будут делать в России? - спросил он.- Станут солдатами?

Биллем отрицательно покачал головой. Это предположение вызвало у него презрительную улыбку.

- Завербованные будут в России совершенно свободными людьми, они на сто лет освобождаются от воинской повинности. Переселенцы находятся под защитой российской короны.

Себ задумался. Он попытался вспомнить все, что знал о России: это огромная страна, далеко от Германии, вся покрытая снегом. Зимой, слышал он, там бывает так холодно, что птицы замерзают на лету. Крестный Себа служил в австрийской пехоте и участвовал вместе с русскими в битве при Кунерсдорфе. Они тогда вместе сражались против прусского короля. Он говорил о русских как о людях спокойных и мужественных.

Биллем, взглянув на задумавшегося Себа, решил, что тот с недоверием отнесся к его рассказу, и потому сказал:

- В ожидании отправки нас всех разместили в помещении бывшего склада на берегу. Приходи и все узнаешь. Вечером Себ отправился к Катрин. Она ждала его и, разглядев в сумерках фигуру молодого человека, сразу выбежала навстречу. Они отыскали тихий уголок, где им никто не мог помешать. Катрин была такая же, как и во время их утренней встречи,- милая и приветливая. Себ выглядел мрачным. Он уже решился ехать в Россию, и ему жаль было расставаться с Катрин. После долгого молчания Себ произнес:

- Через несколько дней я ухожу отсюда.

В ответ на эти слова Катрин просто и естественно сказала:

- Я пойду с тобой.

- Я уезжаю далеко. Я покидаю Германию,- объяснял Себ.

- И я с тобой,- спокойно заявила Катрин. Напрасно Себ объяснял ей, что это невозможно, что у него нет средств прокормить жену, что ее родители никогда не дадут согласия на то, чтобы их дочь связала свою жизнь с каким-то бродягой. Они, говорил Себ, докажут Катрин, что все это безрассудство, и ее чувства к нему растают тогда, как туман на солнце. Катрин выслушала его, однако с прежней спокойной твердостью сказала:

- Себ, я останусь с тобой. Куда ты пойдешь, туда и я. Себ поцеловал Катрин в горячие губы. Его переполняла благодарность и любовь. Такого сильного чувства он еще ни к кому не испытывал.

 

В мрачном помещении, где были собраны переселенцы, французы во время войны держали лошадей, и поэтому здесь до сих пор пахло лошадиным потом и навозом. Себ, войдя под низкие каменные своды, внимательно осмотрелся. Народу было полным-полно. Люди сидели кто на узлах, кто на каменных скамьях. Многие дремали. В одном углу играли в кости, какая-то компания обсуждала смерть императора Франца, о которой только что узнали. Тут были люди разного возраста, разных сословий: крестьяне, ремесленники, бюргеры, бывшие солдаты. Среди узлов расположилась и какая-то женщина с четырьмя маленькими детьми.

Себ искал Виллема Баха, однако, кого он ни расспрашивал, ответ был один:

- А, этот непоседа, он то здесь, то там, его никогда нетна месте.

 

Недели томительного ожидания миновали, и наступил наконец день отъезда. Правда, люди все еще опасались, что княжества, запретившие переселение, потребуют и от городских властей помешать отплытию переселенцев. Однако водное сообщение с Россией было для города очень выгодно, ибо весь морской фрахт шел теперь только через Гамбург, поэтому такое требование вряд ли было бы удовлетворено.

Уже стемнело. Небо, усеянное бледными звездами, казалось, висело над самыми кронами деревьев. Пахло сыростью. Холодный ветер гнал по реке тяжелые волны.

Узлы и тюки с имуществом переселенцев везли на повозках. Друзья, которыми переселенцы успели обзавестись в Кобленце, пришли проводить их в дальний путь. На горизонте едва заметно вырисовывались мачты кораблей. На одном шестимачтовике горели фонари. С него доносились голоса и громкие команды. Переселенцы столпились у борта.

Себ, Катрин, Биллем и Мюллер поднялись на корабль. Каждый занял койку и начал устраиваться. Путешествие предстояло далекое. Вонь в трюме стояла такая, что трудно было дышать...

На следующий день корабль вышел в открытое море. Попутный ветер быстро гнал судно вперед. Вскоре берег Германии превратился в узкую полоску у горизонта, затем и она растаяла...

2

Наступила долгожданная весна. Солнце посылало все больше тепла на землю. Сошел снег. Все было напоено чистым и свежим весенним воздухом. На оживших после долгой российской зимы кустах и деревьях защебетали птицы. На старых осинах кричали вороны, бодро сновали деловитые скворцы, галки с важным видом прогуливались по дорожкам.

На деревенской улице дети азартно играли в рюхи. В старых рубашках, подпоясанные веревками, в лаптях, они, как все дети, были веселы, подвижны и увлечены игрой.

Волга уже освободилась ото льда, вода несла лишь мелкие обломки. С реки тянуло холодом.

На берегу лежала большая барка. На палубе имелось небольшое помещение для команды. У бортов - дюжина весел, а на корме - длинное рулевое весло.

Барка лежала тут с осени. Быстро наступившая зима намертво приморозила ее к берегу, а плывшие на ней восемьдесят два переселенца застряли здесь, не добравшись до Саратова. Среди них были Себ, Катрин, Биллем и Мюллер. Им пришлось провести зиму в деревне. Теперь наконец можно было продолжать путешествие.

За зиму переселенцы успели подружиться с русскими крестьянами, выучились самым необходимым словам русского обихода, а русские крестьяне - немецким. Когда не хватало слов, объяснялись жестами.

Барку спустили на воду. Перед ее отплытием на берег пришло много деревенских, чтобы проводить своих новых друзей.

Переселенцы взобрались на барку. Узлы и запасы продовольствия они снесли в трюм, где было еще по-зимнему холодно. Лишь через квадратный люк солнце проникало в него.

Петер фон дер Лаутербах и Маруся все еще стояли на берегу. Маруся плакала, да и Петеру было невесело.

Река билась о берег. Недалеко от барки крутилась в водовороте вырванная с корнем сосенка. Старый крестьянин Тимофей Иванович обратился к Петеру:

- Петер,- сказал он,- если ты останешься у нас в деревне, мы всем миром выстроим тебе избу, выделим землю и поможем обустроиться. Ты станешь полноправным членом общины.

Фон дер Лаутербах мрачно смотрел на старика. Он не хотел оставаться, он хотел взять Марусю с собой. Крестьянин почувствовал, что его слова пришлись не по вкусу чужаку; лицо его посуровело.

- Решай сам, с Машей тебе быть или без Маши. Твою волю мы отнять у тебя не можем. Ты чужак, залетная птица. Как прилетел, так и улетишь.

Кряжистый старик, один из матросов на барке, с довольным видом смотревший на неспокойную реку, сказал Себу:

- Глянь-ка, какова наша Волга! Недаром ее называют Волгой-матушкой!

Барка с переселенцами, осевшая глубоко в воду, шла вдоль левого берега. Когда она прибыла к Покровской слободе, все сошли на берег. Жаркое полуденное солнце стояло высоко в безоблачном небе. Мужики вытаскивали на берег бревна. Громким басом кто-то командовал:

- Раз-два, взяли! Еще раз - взяли!

Себ с любопытством смотрел вокруг - эти места должны стать его новой родиной.

- Ну, как тебе здесь нравится? - спросил он Катрин. Та доверчиво смотрела на него и молчала.- Что, солнце печет?

Катрин улыбнулась. Трудности и невзгоды долгого путешествия, холод, жару - все была она готова сносить без ропота, ей все было нипочем, если Себ был рядом.

Солнце пекло так, что даже листья на деревьях висели вялые. Ветер гнал по дороге пыль. Колонисты уселись в тени большой ольхи, росшей на берегу. Ханс Гааль с облегчением вздохнул:

- Наконец-то мы прибыли.

- И слава богу, все живы и здоровы,- добавил Соломон Клейн.

- Отсюда я больше никуда не поеду, всё! - заявил Мюллер.

Филипп Шрайнер громко рассмеялся:

- Еще чуть-чуть придется ехать с нами по степи, а там, уж так и быть, оставайся до конца своих дней.

Неподалеку от берега стояли разбросанные в беспорядке домишки, между ними вились тропинки и дорожки, кое-где виднелись купола церквей.

На маленьком островке стояли жалкие хижины и дощатые бараки. Вокруг них сидели и лежали грязные, оборванные люди. Остров назывался Осокорье, здесь находилась биржа труда, где батраки нанимались на сезонные работы. В бараках и хижинах не хватало места, и многие жили прямо под открытым небом.

На берегу появился высокий светловолосый человек в грубых сапогах, шароварах и остроконечной меховой шапке. Он заявил, что приехал по поручению атамана Кобзаря встретить прибывших. Сам он казак, и зовут его Степан Антонович Хмара. Хмара повел Себа и Виллема в расположенное неподалеку складское помещение. Оно было недавно построено и пока пустовало. В нем и должны были разместиться прибывшие. Помещение оказалось просторным и прохладным. Вдоль стен вместо коек были расставлены лавки. Казак объяснил, что покинуть слободу пока невозможно, потому что дорога на Караман размыта из-за прошедших недавно дождей.

- Снова препятствие,- сердито сказал Ханс Гааль.- Сначала снег, теперь дождь.

- Тут ничего не поделаешь, дождь не остановишь, а снег не растопишь,- спокойно заметил Филипп Шрайнер.

- Но дороги-то можно построить,- вмешался Соломон Клейн.

Гааль рассмеялся:

- Для этого нас сюда и привезли.

Степан Антонович Хмара держался важно. Он объяснил, что принадлежит к запорожским казакам, которые и являются хозяевами Покровской слободы. За рвом, который делит город на две части, живут русские и другие пришлые, не Имеющие отношения к казакам.

Себа и его ближайших друзей атаман пригласил к себе в дом. В горнице было полно гостей - собрались все богатые Покровские казаки. Вместе с Себом на праздник пришли Катрин, Биллем и Мюллер. Казаки явились со своими женами, разряженными в пух и прах. Одеты они были иначе, чем крестьяне в русском селе в верховьях Волги.

Казачки держались открыто и непринужденно. Ксения Николаевна, жена атамана, встретила Катрин приветливо и пригласила ее занять почетное место. С любопытством разглядывала она и Себа; он ей понравился.

- Хорошо, что муж привез вас с собой, а то наши казачки не дали бы ему прохода,- сказала она Катрин.- Но с вами им, конечно, не сравниться.

Катрин смущенно улыбнулась:

- О, вы преувеличиваете!

Казаки тоже были одеты празднично, но в отличие от своих жен вели себя строго и сдержанно, словно боясь уронить свое достоинство.

Марфа, дочь атамана, не сводила глаз с Виллема. Она была наряжена в пестрое платье, косы ее украшали яркие ленты. Взгляды их то и дело встречались, и живые черные глаза Марфы сверкали таким огнем, что Виллема бросало в жар.

Столы ломились от угощения. Перед каждым гостем стояли миска с супом и кружка с самогоном. Атаман встал, поглядел на собравшихся и поднял свою кружку:

- За здоровье наших гостей-переселенцев, которые решили основать здесь свои колонии. Императрица пригласила их сюда как свободных крестьян, и мы должны поддерживать с ними добрососедские отношения. Будьте здоровы!

Самогон горячим пламенем обжег горло, рот, перехватил дыхание. Казаки довольно усмехались: их зелье не всякому по плечу!

Себ предложил выпить за здоровье покровских казаков.

- Я надеюсь,- сказал он,- что мы будем жить с вами в добром соседстве.

Затем вскочил один из казаков ,и громко прокричал:

- За здоровье нашего мудрого атамана Ивана Станиславовича Кобзаря!

Казаки быстро напились. Одни пели какие-то песни, другие, нетвердо держась на ногах, бродили по горнице, опрокидывая лавки. Звенела падавшая со столов посуда. В веселом настроении были и их жены.

Марфа ласково поглядывала на Виллема.

- Пойдем на улицу,- позвала она его,- здесь дышать нечем.

Биллем оглянулся на Катрин, но она в эту минуту была занята беседой с атаманом, который объяснял ей, почему казаки уважают людей с Запада.

- Русские не могли сами справиться с киргизами, вот и призвали нас сюда с Днепра.- Он ударил себя кулаком в грудь.- А мы с ними справились. Теперь киргизы - наши друзья.

Ранним утром переселенцы со своими узлами собрались у дороги в ожидании повозок, которые должны были отвезти их на место будущей колонии. Однако самих казаков, потребовавших от переселенцев явиться точно ко времени, все еще не было.

Наконец появились и повозки; сидевшие на них казаки вяло подгоняли своих вялых быков. Они принялись не спеша грузить на телеги скарб и, казалось, были даже недовольны, что им помогают столь усердно. Но и после того как с погрузкой было покончено, казаки не двинулись с места: Хмара, который должен был проследить за отправкой, еще не появился. На вопрос, куда он запропастился, один из возчиков ответил:

- Должно быть, совещается с Кобзарем. А может, спит. Мы не можем его тревожить, он ведь замещает атамана.

Наконец явился и Хмара. Вид у него был невыспавшийся. Широко зевая, он обратился к Себу:

- Атаман выделяет вам двух всадников для охраны. Это его батраки, и лошади тоже принадлежат ему. Всадники - надежные ребята, да и кони неплохи. Городские власти в Саратове не выдают нам денег, которые в Петербурге выделили для вашей охраны. А отправлять вас в степь без охраны рискованно. Киргизы занимаются кражей людей. Этот товар ценится дорого. Но на нас, казаков, они уже давно не нападают, боятся. Правда, бывают случаи, когда человек исчезает, если он в одиночку отправился в степь. Прибытие колонистов вновь приманило сюда киргизов. Переселенцы доверчивы, и многие прибывшие до вас уже поплатились жизнью.

Хмара объяснил, что в случае нападения всадники немедленно сообщат об этом в слободу. Поэтому один из них едет впереди, другой - позади каравана. С какой бы стороны ни произошло нападение, один всегда сможет уйти, и казаки сразу же начнут преследование. Взяв пленных, киргизы не смогут далеко уйти.

Караван медленно выполз из города. Впереди ехали телеги, нагруженные вещами, продуктами, инструментами; на них же сидели дети и больные. Люди, выстроившись по двое, шли за телегами пешком.

Вот Покровская слобода уже исчезла за холмами. Караван приблизился к реке Саратовке. Вокруг была степь, лишь е одной стороны блестело зеркало волжской воды. В небе кружили ястребы; не обращая на людей никакого внимания, они камнем бросались вниз, завидев добычу - мышь или жаворонка. На западе собирались черные тучи. Неподалеку паслись овечьи стада. Степь радовала глаз разнотравьем.

Вдоль берега речки росли деревья и кустарники, за ними виднелись жалкие хижины, в которых жили пастухи, и маленькая дощатая пристань. Бородатые пастухи, одетые в старые холщовые штаны и рубахи, с удивлением разглядывали людей в незнакомых одеждах.

Караван медленно спустился с крутого берега вниз. Противоположный берег был сильно заболочен, и телеги въехали в речку и двинулись вдоль берега по воде. Мужчины закатали штаны, женщины подоткнули юбки и пошли следом за повозками. Только Мюллер отстал: он в растерянности стоял на берегу, не решаясь войти в воду.

Молодая вдова Маргет Вульф подошла к нему, взяла за руку и сказала:

- Пойдемте со мной, господин музыкант, тут не опасно. Мюллер двинулся за нею, то и дело поглядывая на ее хорошенькие босые ножки.

- Вода,-объяснила Маргет,- лечит. Наш пастор Вен-делин все болезни лечил водой. Мою покойную мать, когда она заболела лихорадкой, он лечил компрессами, припарками и обтираниями. Три раза в день обтирал ее холодной водой.

Отставной офицер Дамке, который тоже шел рядом с Маргет, возразил ей:

- Водой лихорадку не вылечишь. Она сидит внутри, поэтому и лечить ее надо изнутри, а для этого годится только спиритус вини. Он сильно действует и быстро разливается по всему телу. Как выпьешь, сразу почувствуешь.

- Вы правы, господин офицер,- сказал Мюллер.- Но и фрау Маргет права. Холодная вода снимает жар, мучительный для больного.

Дамке, однако, продолжал отстаивать свою точку зрения:

- Жар-то ведь идет изнутри, поэтому и лечить человека нужно изнутри. Спиритус вини прекрасно согревает человека изнутри.

Мюллер насмешливо улыбнулся:

- Сразу видно, что вы человек военный, обязательно хотите добиться победы, даже в этом споре.

Дамке, на которого фрау Маргет произвела приятное впечатление, с гордостью произнес:

- Я следую примеру герцога Валленштейна. Этот великий полководец стремился только побеждать и всегда атаковал первым. В обороне он чувствовал себя беспомощным.

Мюллер, крепко державший фрау Маргет за руку, счел, однако, что должен по-рыцарски защитить даму.

- Вода и массаж побеждают все болезни,- заявил он. Фрау Маргет тяжело вздохнула.

- Всякий раз после лечения водой моя бедная мать чувствовала облегчение.- Мюллер, слушая ее, согласно кивал.- Но после одного обтирания она вдруг внезапно умерла.- У фрау Маргет в глазах заблестели слезы, и она грустно посмотрела на Мюллера.- Отец говорил, что пастор залечил мою мать до смерти.

- И ваш отец был прав,- снова вмешался Дамке.- Он был солдатом? - Маргет кивнула.- Военный человек столько раз видит смерть на своем веку, что сразу может сказать, от чего человек помер.

Наконец телеги выбрались из мелководья на берег, поднялись на холм, и снова перед глазами открылась бескрайняя однообразная степь. Многие были подавлены.

- Не видать нам тут счастья,- с тяжелым вздохом произнес Соломон Клейн.

- Не всегда счастье там, где красиво и приятно,- возразил ему Мюллер.

Остальные шли молча. Каждый с тревогой думал о том, что ждет его на этой чужой земле.

Далеко позади засверкали молнии, зарокотал гром. Черные тучи все приближались к каравану. Казаки заторопились: надо было как можно скорее добраться до песчаника, а то если дождь захватит здесь, на глине,- не выберешься.

Солнце пекло.

Дождь, однако, не догнал караван, и, когда выбрались на песчаное место, решено было сделать привал. Казаки распрягли быков и пустили их пастись. Разожгли костры, достали котелки и принялись готовить пищу. Чтобы укрыться от жары, люди залезали под повозки. Себ, Катрин и Биллем уселись вместе. Рядом с ними разместились Мюллер, фрау Маргет и Дамке. Мюллер, любивший пофилософствовать, заметил, что девственная природа всегда действует на человека освежающе и ободряюще.

- Когда видишь перед собой такие просторы, меньше ощущаешь нужду и тяготы жизни,- глубокомысленно заметил он.

Маргет, соглашаясь с ним, кивнула.

- А у меня от этой пустоты кошки на сердце скребут,- недовольно бросил Дамке.

Мюллер не стал с ним спорить. Он внимательно поглядел на фрау Маргет:

- Вы, наверное, тоже грустите оттого, что попали в такие пустынные места?

- Да нет, мне тут с каждым днем легче делается на сердце. Я рада, что уехала из своего дома. Я там никогда бы не смогла позабыть того, что произошло,- и Маргет рассказала про страшную гибель своего мужа.- Когда пруссаки заняли нашу деревню, муж вышел за ворота поглядеть, что делается. Тут на него набросились трое солдат и закололи пиками...

Рядом в траве деловито сновали суслики. Все с интересом наблюдали за этими зверьками, которые, как видно, совершенно не боялись людей.

Вдруг Биллем разглядел далеко в степи человека. Он будто качается на волнах, то исчезая, то вновь выныривая из травы. Всадник двигался к каравану, и вскоре можно было разглядеть и голову его лошади, и ее масть. Одинокий человек в степи был подозрителен: а вдруг это лазутчик разбойничьей банды?

Мужчины схватились кто за топор, кто за молот. Однако казаки держались спокойно. Они объяснили, что этот всадник не киргиз, потому что скачет галопом, а киргизы всегда едут иноходью.

Тем временем человек на лошади подъехал еще ближе. Его шапка и камзол указывали на то, что он тоже немец. Колонисты успокоились, и, когда тот приблизился вплотную, его встретили приветливо. Все были рады увидеть в далекой степи земляка.

Незнакомец оказался молодым человеком с резкими чертами, отчего лицо его казалось суровым. Он был крепкого сложения, с широкими плечами, держался прямо. Сойдя с лошади, он поздоровался. Все ожидали, что он объяснит свое появление здесь, но он только молча озирался, словно искал кого-то среди колонистов.

Наконец Филипп Шрайнер спросил:

- Вы ищете друга или врага?

- Я ищу того, кого мне надо,- грубо бросил в ответ мужчина. Он пристально взглянул на Катрин. Та не смутилась. Тогда незнакомец спросил ее: - Ты замужем, женщина?

Катрин, едва заметно улыбнувшись, кивнула.

- Есть среди вас незамужние женщины? - повелительным тоном спросил он Катрин. Катрин обвела всех взглядом, потом показала на Маргет.

- Фрау Маргет свободна,- сказала она.

Мюллеру не понравилось, что Катрин назвала Маргет; он недоверчиво смотрел на незндкомца, а тот уже направился к Маргет.

- Меня зовут Йозеф Ридель,- сказал он,- я из Саксонии. Сюда добирались долго: сначала плыли по Эльбе, затем морем в Россию и наконец попали сюда, на Караман. В лесу на берегу реки мы основали колонию. Со всех сторон она защищена холмами. Зиму мы уже тут перезимовали. У меня теплая землянка, две лошади, корова, овцы. Мне не хватает только жены, хозяйки и матери моим будущим детям.

Колонисты улыбались, их забавляло столь откровенное сватовство.

- Нет, я за такого бы не пошла,- сказала Анна Мария Кантер, - он все супружеские тайны выболтает.

- И теперь вы прискакали к нам, чтобы поведать о своей беде? - насмешливо спросил его Мюллер.

Йозеф Ридель молча взглянул на него. Потом схватил Маргет за руку и грубо сказал:

- Ты поедешь со мной. Где твой узел? Мы тотчас отправимся в путь, чтобы засветло добраться до колонии. Нужно успеть подоить корову и приготовить ужин. Ночи короткие, утром надо снова приниматься за работу.

Маргет с удивлением смотрела на Риделя. Мюллер и Дамке были возмущены поведением чужака. Дамке, приняв угрожающий вид, загородил ему дорогу. Ридель легко оттолкнул его в сторону и сказал Маргет:

- Едем скорее! Солнце уже высоко. У меня сильная лошадь, она выдержит нас обоих и твой узел в придачу.

Маргет не трогалась с места. Она спокойно разглядывала Риделя.

- Чего же ты медлишь?! - он перешел на крик.- Завтра нас обвенчают в нашей общине, музыкант Йохим Кун заменит пастора, он делает свое дело не хуже настоящего священника.

Тут не выдержал Мюллер.

- Какая дерзость! - закричал он, вскакивая на ноги.- Появился какой-то наглец, напал на нас, как разбойник, а мы сидим и все молча сносим. Себ, ты должен вмешаться.

- Но этот человек просто разговаривает с фрау Маргет, он не делает ничего недозволенного,- спокойно сказал Себ.

- Но я не хочу, чтобы он с ней говорил. Ведь он собирается ее увести. Я не могу этого допустить,- раздраженно бросил Мюллер.

- Каждый имеет право высказывать свои желания,- ответил Себ.

Мюллер разозлился еще больше:

- Мне не нравится тон, которым он разговаривает. Я запрещаю ему так говорить.

- А ты забыл, что сам часто повторял в Германии? "Я отправляюсь в Россию, чтобы быть свободным человеком..." А теперь собираешься заткнуть рот другому. Ты, значит, хочешь свободы только для себя? Говорите, господин Ридель, вы имеете на это право.

- Но он ведь оскорбляет фрау Маргет и собирается увести ее силой! - крикнул Дамке.

Себ сделал рукой успокаивающий жест. Мюллер и Дамке встали рядом с Маргет, чтобы в любую минуту прийти ей на помощь. К ним присоединились другие колонисты. Они плотным кольцом окружили Риделя.

Тот понял, что дело его проиграно. Он еще некоторое время стоял, молча глядя на окружавших его людей, затем повернулся, подошел к своей лошади и уткнулся лицом ей в гриву.

Маргет посмотрела на Риделя с жалостью. Внезапно она встала и подошла к нему. Мюллер хотел удержать ее.

- Господин музыкант,- строго сказала она,- не задерживайте меня. Я крестьянка и знаю свое место.

Мюллер опустил руки и с беспомощным видом оглянулся на Дамке, ища у него поддержки. Но и тот не решился удержать Маргет.

- Возьми мой узел и увези меня отсюда побыстрей,- сказала Маргет Риделю.

Колонисты долго смотрели им вслед. Мюллер, обращаясь к Дамке, с грустью произнес:

- Это был удар в самое сердце. Я за всю свою жизнь не встречал такой женщины, как эта крестьянка Маргет Вульф.

- Не больно-то сокрушайся,- в сердцах бросил Дамке.- Я бы ни за что не уступил тебе Маргет. Мне она самому нравится.

Мюллер с удивлением уставился на него.

- Что ты такое говоришь! - воскликнул он.- Как ты смеешь?!

- А вот так. Я это всего два часа назад понял. Впрочем, как и ты.

- Маргет выказывала ко мне симпатию. Она знала, что я был придворным музыкантом и что в голове у меня кое-что есть,- волновался Мюллер.

Дамке ухмыльнулся:

- Какое бабе дело до того, что у тебя в голове. Ей совсем другое надо,- и, выпрямившись во весь рост, он стукнул себя в грудь.

Мюллер гневно посмотрел на него, но, так ничего и не сказав, повернулся и зашагал прочь.

- В чем только душа держится, а туда же,- пробурчал Дамке. Но потом он почувствовал жалость к Мюллеру. Может, впервые в жизни этот бедняга захотел свить свое гнездо...

Другие колонисты тоже смотрели на Мюллера с сочувствием. Соломон Клейн громко говорил, что Маргет увели силой, что мужчинам надо было вмешаться, поскольку их долг защищать женщин. Но женщины были другого мнения. Хорошо, говорили они, что эту особу увезли.

Катрин спокойно рассудила, что Ридель не увез Маргет силой, она сама приняла решение и имела на то полное право.

Анна Мария Кантер с ненавистью в голосе сказала:

- Сразу было видно, что эта змея только одного хочет - найти себе мужа. Уж я была настороже, своему даже в ее сторону взглянуть не давала.

Другие женщины с ней согласились: Маргет, шептались они, не случайно ушла с чужаком. Ей так хотелось заполучить мужа, что она с первым встречным и пошла.

Короткий отдых не прибавил людям сил, и караван лениво тянулся по степи. Палящее солнце, однообразный пейзаж давили все сильней. Утешало только то, что цель уже близка.

Наконец они достигли Карамана - спокойной реки с песчаным дном и крутыми зелеными берегами. Вся долина реки была покрыта сочными луговыми травами. Над водой кружились белоснежные чайки. Вдоль берега по мелководью расхаживали длинноногие цапли. На неглубоком месте колонисты перешли речку вброд. Поднявшись на холм, увидели перед собой огромную равнину, простиравшуюся до самой Покровской слободы. Вдалеке можно было разглядеть высокий правый берег Волги. Какая-то мучительная тишина стояла вокруг. Казалось, вся природа была погружена в глубокий сон.

Дорога вела дальше на восток. На горизонте можно было различить курганы - древние могильники. Солнце клонилось к западу, сделалось прохладнее. Караман лежал теперь далеко внизу в долине. Он змеился узкой полоской по зеленому ковру лугов, устремляясь к могучей Волге.

От холма дорога вела к озеру, берега которого густо заросли тростником. Томившиеся от жажды быки устремились к воде, стоило большого труда удержать их на дороге. Наконец за высоким холмом открылась небольшая долина. На ней стояло два деревянных домика, крытых дерном, рядом с ними - загон для лошадей. Это и была колония - конечная цель долгого путешествия с берегов Рейна до степей Нижней Волги.

Колонисты с любопытством осматривались. Дома были двухкомнатные, из неотесанных бревен, без фундамента. Потолок из деревянных балок, снизу обмазанных глиной, а для тепла обложенных мхом. Стропила плотно прилегали к срубу и были укрыты дерном. В домам имелись и печи.

В поселке были сооружены также две землянки и сарай. Как выяснилось, все это были образцы будущего жилья колонистов.

Себ, Катрин, Биллем и Мюллер заняли одну из землянок. Она оказалась вполне удобной: вдоль стен лежанки, у окна - стол, в углу у двери - печь. У входа - крыльцо со ступеньками. В землянке, несмотря на дневную жару, было прохладно.

Переселенцы стали осматривать местность вокруг поселка: речка, лес неподалеку в долине, озерцо за холмом. Место, где должна была разместиться колония, представляло собой небольшую равнину. Неподалеку от реки возвышался холм, поросший деревьями и кустарником. Холм, казалось, был насыпан людьми и производил таинственное впечатление.

К колонии подъехали два всадника. Один из них был тот самый Йозеф Ридель, что несколько часов назад увез Мар-гет Вульф, другого звали Йохим Кун, он исполнял в соседней колонии обязанности пастора. Оба были настроены дружелюбно. Дородный Йохим Кун старался держаться с достоинством, да и Йозеф Ридель на сей раз вел себя сдержанно.

Они подошли к Себу. Кун объяснил цель приезда: ему необходимы два свидетеля, которые могли бы подтвердить, что Маргет Вульф не состоит в браке.

- Йозеф Ридель требует, чтобы их сегодня же вечером обвенчали,- сказал он.

Себ, усмехнувшись, спросил Риделя:

- А что ты будешь делать, если какой-нибудь мужчина из вашей колонии, пока ты находишься здесь, похитит Маргет?

Ридель беспокойно посмотрел в ту сторону, откуда они явились.

- Я принял меры, чтобы этого не произошло. Маргет сидит под замком, мои друзья ее охраняют.

Йохим Кун, услышав это, покраснел от стыда.

Себ сказал, что готов помочь им и найти двух свидетелей, Выяснилось, однако, что при показаниях свидетелей должны присутствовать и другие колонисты, поэтому не оставалось ничего другого, как ждать, пока возвратятся все те, что разбрелись по окрестностям.

Пастор Кун похвалил место, выбранное для колонии. Он нашел его весьма живописным. Пригорки, долина, лес, озерцо - все это, уверял он, просто восхитительно. Кун долго смотрел на курган, освещенный последними лучами уже заходившего солнца.

- Таких курганов в долине Карамана больше нет. Калмыки называют его курганом сокровищ. Они говорят, что в нем зарыто сокровище, только оно заколдовано, и потому его нельзя достать.

Через некоторое время вернулись другие колонисты. Йохим Кун попросил двух свидетелей подтвердить, что фрау Маргет Вульф действительно не связана брачными узами. Люди молчали. Йохим Кун удивился. "Может быть, это не соответствует истине?" - спросил он. В ответ Анна Мария Кантер заявила, что фрау Маргет отплатила всем черной неблагодарностью.

- Она покинула колонию, даже ни с кем не посоветовавшись. Ее поступок - преступление, иначе его никак не назовешь. Нет, не будем мы за нее свидетельствовать, чтобы она да и другие на ее примере поняли, как надо себя вести.

Наступило тягостное молчание. Кто-то просто не решался выступить в роли свидетеля, кто-то боялся пойти против большинства.

- Я буду свидетелем,- раздался вдруг голос Мюллера. Колонисты замерли. Такого от Мюллера никто не ожидал. Даже Анна Мария была поражена.

- У вас, господин Мюллер, поистине доброе сердце,- сказала она.

Следом за Мюллером вызвался свидетельствовать и Дамке. И это тоже показалось колонистам очень странным. Биллем произнес с легкой усмешкой:

- Умные люди. Благородно отказываются от того, что не смогли заполучить сами.

Йохим Кун записал имена свидетелей, и они с Риделем стали собираться в обратный путь.

- Нам надо спешить,- объяснил Йохим Кун,- ехать через лес ночью небезопасно.

Они оседлали лошадей и собирались уже тронуться в путь, но тут к Риделю подошел Дамке.

- Послушай, крестьянин,- произнес он совершенно серьезно.- Если ты умрешь, я женюсь на Маргет, можешь быть в этом уверен. Она станет женой трактирщика Дамке, и трактир будет называться "У колониста", и будет он в Покровской. В слободе мы будем жить счастливо, она нарожает мне кучу детей, которые вырастут такими же честными и трудолюбивыми, как их отец, что сейчас стоит перед тобой.

Ридель с удивлением смотрел на Дамке, не зная, что ответить. Поэтому он просто стегнул лошадь и скрылся в лесу.

Солнце зашло, и стало совсем темно. В высоком небе зажглись звезды. Колонисты собрались у костра. Волнения первого дня были так велики, что никто не хотел спать. Многие шутили и смеялись, но были и такие, что грустили о покинутой родине.

Себ и Мюллер достали свои скрипки и тоже подошли к костру. Они начали играть. Скрипки их пели так проникновенно, как не пели давно - с тех пор, как покинули родину. Всем вспомнились родные места. Многим казалось, что они снова у Мозеля, Неккара, Рейна. Чистые и нежные звуки родных мелодий заставляли трепетать сердца; вливаясь в душу, они согревали людей, как доброе вино такой далекой теперь их родины. И вот люди, не выдержав, подхватили мелодию. В незнакомой тревожной степи, освещенные багровыми бликами неровного пламени, пели они, раскачиваясь в такт родным напевам, и под высоким звездным небом лилась немецкая песня.

3

Себ стоял у землянки и смотрел вдаль. Все вокруг было залито утренним светом. Под лучами солнца блестела гладь реки. Прохладный ветер нес с собой степные запахи.

К Себу подошел Биллем. Он выглядел озабоченным.

- Что же мы будем здесь делать? - спросил он. Себ немного помолчал, потом сказал:

- Начинать новую жизнь.- Он понимал, что такой ответ не успокоит Виллема.- Прежде всего,- добавил Себ,- нам надо строить: жилье для себя, помещения для скота. Под открытым небом ведь не проживешь. Зима здесь, должно быть, долгая и суровая, казаки говорили, что земля тут скована морозом несколько месяцев.

- Как погляжу я на все это, так у меня руки опускаются,- с тоской в голосе проговорил Биллем.- Трава уже наполовину засохла. Если и дальше будет такая жара, сгорит все. Чем тут жить крестьянину? Как тут вырастить урожай? А ремесленникам чем заниматься, если крестьяне не смогут сеять хлеб?

- Я смотрю, ты за одну ночь все свое мужество утратил. Виллем смутился:

- Все в колонии напуганы, вот и я так...

Он сегодня встал рано и отправился еще раз осмотреть местность. Вчерашняя жара и сушь в степи вызывали у него большое беспокойство. Ведь земля кормит людей, только когда есть тепло и влага. На сухой земле ничего не растет, никакой труд не поможет. Он слышал, как кто-то из колонистов сказал: "Бежать отсюда, пока не поздно". Но Виллем чувствовал и то, что именно там, где с природой надо бороться, ему будет хорошо. Он мало ценил то, что легко достается. Хорошо также, что рядом с ним Себ: у него много терпения и выдержки, которых часто не хватало ему, Виллему.

Этими мыслями Виллем старался подбадривать себя, однако солнце пекло так же немилосердно, как вчера и позавчера, как все время с тех пор, как они прибыли сюда, на Нижнюю Волгу. На небе ни единого облачка. Где они, те наполненные влагой облака, которые он видел и на Эльбе, и на Рейне, и на море, и в Петербурге? Вот он стоит теперь рядом с Себом и смотрит на лежащую далеко внизу долину Карамана, на дубовую рощу, где уже пожелтели и увяли листья, обнажая корявые ветви.

Подошла Катрин. Прикрыв ладонью глаза от яркого солнца, она посмотрела на мужчин и с улыбкой сказала:

- Да, здесь можно прогреть косточки. Не могу поверить, что зимой здесь холодно,- добавила она уже серьезно.- Куда же девается все тепло, которое за лето накапливается в земле?

И она посмотрела на склон холма, где трава была вся выжжена солнцем...

 

На первое собрание колонистов прибыл уполномоченный вербовочной компании офицер Гогель. Колонисты, которым при вербовке было столько обещано и которые оказались теперь, по сути, в голой степи, набросились на него. Гогель держался спокойно, хотя многие громко кричали и грозили ему кулаками. Недовольство колонистов было велико.

- Где дома, которые вы нам обещали? - спрашивали одни.

- Где плодородная земля, что вы нам расписывали? - возмущенно кричали другие.

- Да вот она, не видите, что ли,- орал Ханс Гааль, показывая на выжженную степь.- Мы тут последние штаны потеряем, да вдобавок с нас еще и шкуру сдерут.

- Где же обещанные пасторы и учителя? - спросил Шрайнер.

- Все обман, подлый обман! - выкрикнул Кантер. Из-за угла дома, где собрались женщины послушать, как будет проходить собрание общины, высунула голову Анна Мария Кантер и закричала:

- А повитухи где, нам их тоже обещали! Обернувшись к ней, Мюллер строгим тоном сказал:

- Женщины, не вмешивайтесь в мужские дела!

- Повитухи - это женское дело,- защищалась Анна Мария.

- Дела общины решают мужчины, женщины должны молчать. Так было всегда, так будет и в этой степи, потому что это закон наших отцов.

После того как волна возмущения несколько улеглась, заговорил Гогель. Он выразил сожаление по поводу неустроенности колонии и пожаловался на свою судьбу, которая связала его с колонистами. Компания, объяснил он, понесла на этом деле большие убытки. В предприятие вложено много денег, а получить их обратно надежды мало. Русское правительство не сдержало своего обещания, не построило ни домов, ни скотных дворов, предоставило поселенцам плохие земли. Однако для колонистов тут есть и выгода, потому что, если они построят себе дома сами, это обойдется им гораздо дешевле, чем если бы это сделало правительство.

В толпе раздался ропот, послышались угрозы. Чтобы успокоить недовольных, Гогель объяснил, что дирекции небезразлична судьба колонистов. Она не допустит, чтобы затраченные ею деньги были пущены на ветер, и сделает все, чтобы получить от колонистов причитающуюся ей десятую долю с их будущих доходов.

- Это мы еще посмотрим! - зло крикнул Ханс Гааль.

- Мне не хотелось бы, чтобы вы тешили себя заблуждениями,- спокойно продолжал Гогель.- Здесь командуете не вы, а дирекция. Так записано в договоре.

Ропот среди колонистов стих. Договор многие подписывали, даже не прочитав его как следует. Оказывается, их ловко заманили в ловушку. Вербовщики объясняли, что договор - пустая формальность и подпись под ним означает лишь согласие переселиться в Россию. Об обязательствах переселенцев по отношению к дирекции им ничего не говорили.

Предстояло выбрать старосту общины. Наибольшим уважением среди колонистов пользовались двое: Себ Бауэр и Филипп Шрайнер. Большинство высказалось за Себа. Филипп Шрайнер стал его помощником. Роль учителя и писаря была предложена Мюллеру.

После собрания настроение у многих колонистов улучшилось. Их разношерстное сообщество оформилось теперь в общину. Выборы старосты внесли в их жизнь привычный для них порядок. Да и Гогель смог их немного успокоить.

- Конечно, здесь мало влаги,- говорил он,- зато посмотрите, сколько земли! Тридцать десятин на семью - столько в Германии имеет разве что помещик. Хлеб и травы, которые растут здесь под горячим солнцем, гораздо питательнее, чем в дождливой местности. Скот у калмыков хоть и дотягивает едва до весны, зато нагуливает потом свой вес в степи за один месяц.

 

Маргет Вульф вернулась в колонию подавленная. Замуж за Йозефа Риделя она не пошла. Женщин в колонии разбирало любопытство, однако на все расспросы Маргет отвечала, что жених ей пришелся не по нраву.

Анна Мария Кантер ехидно уверяла, что ей и без расспросов все ясно:

- Эта распутница просто не хочет жить, как полагается порядочной женщине, потому и замуж не вышла. Сегодня с одним пойдет, завтра с другим.

Другие женщины хоть и не верили ей, однако не без удовольствия слушали ее.

Спустя некоторое время к Маргет заглянул Мюллер. Он очень волновался, и вместо того, чтобы осыпать ее, как собирался, упреками, он приветливо улыбался и держался очень вежливо. Маргет тоже старалась быть приветливой. Ей хотелось сочувствия, а не поучений. Мюллер объявил ей, что хочет сказать нечто важное и что намерения у него самые честные и серьезные.

- Здесь, на диких берегах Карамана, я счастлив, что могу сказать вам о том, что наполняет смыслом мою жизнь...- начал было он.

Маргет смутилась.

- Ах, нет, господин учитель, прошу вас, не договаривайте. Я еще не оправилась от переживаний. Сначала я должна успокоиться, иначе у меня голова совсем пойдет кругом. Пощадите меня. Я ведь только слабая женщина,- Маргет грустно наклонила голову.

Первую улицу, прямую как струна, наметили как можно ближе к Караману, к воде. И каждая семья получила место для своего будущего подворья. Пока же на будущей улице стояли лишь столбы, отделявшие одно подворье от другого.

Ханс Гааль стоял на месте своего будущего дома. Его сосед Мартин Кантер, поздоровавшись, спросил:

- Ну как? Тоскливо на душе?

Гааль немного помолчал, а потом ответил:

- Да и плохо, и хорошо.

- Что же ты находишь хорошего в положении, в каком мы здесь оказались? - продолжал Кантер.

- Я впервые в жизни чувствую, что я - хозяин,- объяснил Гааль.- Земля, на которой я здесь стою,- моя, и мысль об этом вызывает во мне радость и поддерживает Дух.

Пока мужчины занимались на улице, Катрин и Маргет Вульф сидели в землянке. Маргет прониклась доверием к Катрин и не таясь рассказала ей всю свою историю с Йозе-фом Риделем.

- Не по сердцу он мне, грубый он, неотесанный и бесчувственный.

Катрин старалась утешить Маргет:

- А может, ты просто не разобралась в нем. Может, он должен был сначала привыкнуть к тебе? Для этого ведь нужно время.

- Нет, нет,- покачала головой Маргет.- Лучше остаться на всю жизнь одинокой, чем жить с таким чурбаном.

Катрин улыбнулась:

- И неотесанный парень в руках умной женщины может стать хорошим мужем.

- Йозефа Риделя ни одна женщина не перевоспитает. Он и в могилу таким сойдет,- возразила Маргет.

- А Мюллер? Я думаю, у него серьезные намерения. Почему ты так решительно его отвергаешь?

Маргет нахмурилась:

- Молодость и старость не пара друг другу. Я жила бы в вечном страхе, что он умрет раньше меня, и в постоянном беспокойстве, как мне потом быть без него. Разве так станешь счастливой и довольной? Нет, ничего у нас с ним не получится.

Катрин улыбнулась:

- Я знала такие браки, и очень счастливые.

- Тогда старший должен быть для своих лет очень молодым, а молодой - зрелым,- заметила Маргет.

Катрин кивнула.

- Мюллер - человек воспитанный, хороший музыкант, а сейчас стал даже учителем.

- Это меня не привлекает,- сказала Маргет.- Учителя вечно с хлеба на воду перебиваются.

- Ты очень разборчива. Так тебе весь век одной придется куковать.

Маргет рассмеялась и заговорила о другом:

- В вашей землянке я чувствую себя почти как дома. Мне так надоело жить в муравейнике! Я была бы счастлива, если бы могла поселиться где-нибудь одна.

- Ты заходи почаще, я всегда тебе рада,- пригласила Катрин.

Маргет поблагодарила, но, опустив глаза, сказала, что боится быть в тягость господину старосте.

- Здесь живет и Биллем, разве он тебе не нравится? - спросила Катрин.

Маргет молча уставилась на нее: должно быть, та задела ее больное место.

- Ты думаешь, я могла бы ему понравиться?.. Нет, такого счастья я не заслужила,- вздохнула Маргет.

Катрин некоторое время молчала, потом серьезно сказала:

- Кто знает... Ему нравятся скромные приветливые женщины, развязность его отталкивает. И еще он любит некоторую загадочность.

 

Петер фон Лаутербах собрал группу колонистов, чтобы отправиться в Екатериненштадт для покупки лошадей. Скот на рынок поставляли калмыки. В путь отправились на лошадях, которых предоставил Гогель.

До Екатериненштадта было ближе, чем до Покровской слободы, да и дорога была безопаснее. Добирались напрямую от Карамана к Волге. Немецкие колонии вокруг Екатериненштадта располагались на близком расстоянии друг от друга, поэтому они лучше могли отбиваться от разбойников. Екатериненштадт представлял собой небольшое селение с деревянными домами и складами, где хранились запасы продовольствия и различный инвентарь, которым снабжали колонистов.

Рынок размещался за городком в открытом поле. Там предлагали свой товар и местные ремесленники. И все же самой бойкой была торговля скотом.

Лошадей продавали полудикими. При приближении покупателей они вставали на дыбы. Калмыки знали, что колонисты ценят прирученных животных, поэтому старались всячески их успокоить. Однако самое большее, чего удавалось достичь,- это чтобы лошадь можно было вести под уздцы. Калмыцкие лошади были гораздо меньше и слабее, чем лошади в Германии.

Коровы казались не менее дикими. Они рвали из рук веревки и беспрерывно ревели.

Петеру фон дер Лаутербаху приглянулся молоденький жеребец. Он попросил хозяина проехаться на нем. Тот сперва отказывался, но, поняв, что иначе ему не договориться с покупателем, осторожно попробовал приласкать лошадь, зашептал ей что-то успокаивающее. Жеребец шумно дышал, раздувал ноздри. Калмык подкрался поближе и в мгновение ока набросил уздечку. Конь взвился, стал вырываться, пытался ударить хозяина копытом. Калмык перебросил поводья через голову на спину коня. От столба, к которому был привязан конь, отвязали веревку, однако продолжая крепко держать ее. Одним прыжком калмык очутился на спине у лошади. Веревку ослабили. Конь стал делать большие прыжки, стараясь скинуть седока, но тот держался крепко. В толпе мгновенно возник спор. Одни утверждали, что конь непременно скинет калмыка, другие говорили, что победит наездник. Петер фон дер Лаутербах принадлежал к первым и поставил пять рублей на жеребца.

Постепенно ярость лошади стала ослабевать, прыжки делались все реже и слабее. Вдруг жеребец еще раз взметнулся и с жалобным ржанием рухнул на землю. Всадник едва успел с него соскочить. Он поднял лошадь на ноги. Жеребец стоял теперь совсем спокойно, безучастный ко всему, что происходило вокруг, только дрожал всем телом. Спорщики никак не могли решить, кто выиграл: то ли лошадь сбросила всадника, то ли жеребец устал и покорился. Судьи не было, и спор остался неразрешенным.

Лаутербах купил этого жеребца, хотя Иоганн Гааль всячески отговаривал его:

- Не связывайся с ним, никакого проку от него не будет.

- Ты ничего не понимаешь. Если удастся хоть раз сломить строптивого человека, он становится потом самым послушным. Так и с животными. У нас в Регенсбурге был один объездчик лошадей, он говорил, что лошади потому его так хорошо слушаются, что он с ними обращается, как с людьми.

Петер фон дер Лаутербах купил для колонии дюжину лошадей. Это было большое событие. Правда, до того желанного часа, когда этих лошадей можно будет впрячь в телеги, было еще далеко, но уже одно то, что они стали владельцами лошадей, вселяло в колонистов бодрость. Это был как бы залог будущего благополучия и счастья.

Фон дер Лаутербах решил переночевать в Екатериненштадте. Дорога, по которой надо было возвращаться в колонию, была не совсем безопасна. Разбойники часто устраивали засады, убивали и грабили колонистов. Фон дер Лаутербах предусмотрительно велел выжечь клеймо на всех купленных им лошадях, ибо украденных лошадей обычно снова приводили на рынок для продажи. Для этого он погнал лошадей к кузнецу Карлу Вейлеру. У того дела шли прекрасно. Колонисты со всей округи покупали лошадей, и всем надо было поставить клеймо.

На ночлег фон дер Лаутербах остановился у столяра Дёрфлера, который отвел для постояльцев просторный сарай. Мастер Дёрфлер быстро разговорился со своими гостями. Он рассказал им о молодом священнике Балтазаре Вернборнере, недавно приехавшем сюда, о необычайном рвении, с которым тот выполняет свои обязанности пастора. Восхищался он и Екатериненштадтом, предрекая городу большое будущее.

- И Саратов тоже когда-то был деревушкой,- объяснял он своим слушателям.

Дёрфлер хвалил ремесленников, поселившихся в Екатериненштадте. Все они, по его словам, были искуснейшими мастерами.

- Екатериненштадцы,- сказал он,- начали строить церковь, а мне поручили столярные работы.

Община, по его словам, очень ценит его, поскольку другого такого искусного мастера в городе им не сыскать. Места вокруг Екатериненштадта великолепные, продолжал Дёрфлер. По всей Волге нет другой такой красивой местности. И река здесь глубока, богата рыбой.

- А кто выбрал для колонистов это место? - осведомился Петер фон дер Лаутербах.

Дёрфлер с удивлением посмотрел на него. Он не знал, что сказать.

- Русское правительство, наверно,- произнес он после некоторого раздумья.- Все места для поселений были выбраны еще до нашего приезда.

- Разумеется,- заметил Лаутербах.- Умное правительство должно точно предписать своим подданным, где им ходить, где сидеть, где жить, иначе они, не дай бог, подумают, что и сами могут решать такие вопросы.

Из всех товаров наибольшим спросом на рынке пользовался табак. К курению в этих местах пристрастилось много людей, в том числе и калмыки. Они давали за табак очень высокую цену, ведь его по-прежнему было здесь очень мало. Колонисты вьгращивали его пока лишь в небольших количествах. Ханс Гааль купил горсть семян у одного колониста из Витмана; он решил, что будет разводить табак на Карамане.

В свою очередь Дёрфлер попытался узнать у Петера фон дер Лаутербаха, нет ли у них в колонии молодых девушек или вдов, которые хотели бы выйти замуж сюда, в Екатери-ненштадт. Он знает, произнес он доверительным тоном, много достойных молодых людей, хороших работников и искусных мастеров, которые взяли бы в свой дом жену. "Если привезешь невесту,- зашептал он на ухо Петеру,- получишь хорошее вознаграждение".

Лаутербах сразу же подумал про Маргет Вульф. Маргет была привлекательна, и он не сомневался, что она понравится любому жениху. А всякая женщина трижды подумает, оставаться ли ей в землянке на Карамане или переехать в деревянный дом в Екатериненштадт. Однако Дёрфлер раздражал его своим хвастовством, и потому он сказал сдержанно:

- Женщина - не краюха хлеба, которой можно поделиться с другом, чтобы утолить его голод. И не фуфайка, которую можно дать замерзшему, чтобы тот согрелся. Женщины - это самое прекрасное, что есть в мире, это лучшая часть рода человеческого. Дёрфлер разозлился:

- Ты что, меня уговариваешь жениться? Так я уже два года женат, причем на самой красивой женщине в городе.

- Это на фрау Анне, что ли? - спросил Лаутербах.- Я уже несколько раз подмигнул ей, и она, кажется, улыбнулась в ответ.

- Ах ты пакостник! Да я тебя со двора прогоню! - закричал Дёрфлер, покраснев от гнева.

- Не беспокойтесь, мастер, фрау Анна мне совсем не нравится.

Больше Дёрфлер не сказал Петеру ни слова.

 

Гогель часто и настойчиво напоминал Себу о его обязанностях главы общины. Он должен строго следить за тем, чтобы все колонисты работали, не поддавались лени и легкомыслию, не жили расточительно, он должен заставить всех колонистов прочно обосноваться в колонии.

Себа возмущали эти указания, похожие на приказы.

- Всякий колонист волен устраивать свою жизнь по собственному вкусу и разумению,- сказал он однажды Го-гелю.- Каждый человек сам знает свои возможности,- продолжал он спокойно и твердо.- А я как староста буду, разумеется, поддерживать людей добропорядочных и трудолюбивых и наказывать преступников и развратников - в этом я вижу свой долг.

- Боюсь, что президент императорской конторы опекунства иностранных поселенцев его сиятельство граф Григорий Орлов иного мнения. У него тысячи крепостных крестьян, и он знает, как с ними обращаться,- с недовольным видом произнес Гогель.

Себ посмотрел на него с удивлением:

- Что же считает его сиятельство?

- Граф имеет твердое мнение о крепостных, которое он унаследовал от своих предков. Может быть, поэтому он убежден, что колонистов надо постоянно тянуть, как быков на веревке, и подгонять кнутом. И староста должен быть при этом вроде надсмотрщика.

- А что же манифест государыни, он отменен? - спросил Себ.

- Манифест,- объяснил Гогель,- имеет целью вербовку колонистов, а в вопросах управления колониями он значения иметь не будет.

Себ понял, что ожидать здесь от кого-то справедливости нечего и полагаться колонистам придется только на себя.

Колонисты рыли ямы под будущие землянки, ставили столбы для сараев и конюшен. Лес рубили в долине Карамана. Саратовская контора разрешила вырубки на берегу Волги, однако добираться туда было слишком далеко. Одна поездка занимала два дня. Да и лошади были еще не приучены к телегам. Поэтому Гогель и чиновники из конторы закрывали на браконьерство глаза.

Себ и Биллем начали строить сразу две землянки. Так решил Себ. Обе землянки строились совершенно одинаковыми. Себ и Биллем трудились до поздней ночи и смертельно усталые валились спать.

Маргет почти все время проводила в землянке у Катрин. Она приносила с собой муку, крупу, сало, и они готовили вдвоем. Маргет держалась скромно, стараясь во всем подражать Катрин. За стол они садились вчетвером: двое мужчин и две женщины. Маргет и Биллем редко встречались взглядами. Маргет была молчалива, но часто ее взгляд, брошенный как бы украдкой, проникал Виллему в душу. За ужином говорили мало.

Однажды в землянку к Себу вбежала взволнованная Анна Мария Кантер. Слезы катились у нее по щекам, и она долго не могла выговорить ни слова. Наконец, немного придя в себя, она объяснила, что пришла посоветоваться со старостой. Петер фон дер Лаутербах хочет посвататься к ее дочери Регине, сказала Анна Мария, и она не знает, как ей быть. Регине только шестнадцать лет, она слишком молода, но уж больно ей жених нравится.

- Он хочет сам жениться на ней или он придет как сват? - спросил Себ.

Анна Мария не поняла его вопроса.

- Он говорил с Региной наедине, она мне уж потом рассказала, что Лаутербах сделал ей предложение.

- Тут я ничего посоветовать не могу. Брак - дело добровольное.

Анну Марию, как видно, его ответ не удовлетворил. Она направилась к двери, однако напоследок обернулась и, бросив злой взгляд на Маргет, заявила:

- Да уж, мы не умеем втираться в доверие к уважаемому старосте...

Себ от удивления не нашелся что сказать.

- С этими замужествами все словно с ума посходили,- произнес он, когда Анна Мария скрылась за порогом.

Катрин улыбнулась:

- Хороший брак - это счастье, и оно должно быть дано каждому.

 

На Карамане по-прежнему стояла сильная жара. Колонисты переносили ее с трудом. К полудню все старались спрятаться в тень или шли купаться к Караману. От жары можно было укрыться и в землянках.

Под вечер пригоняли лошадей. Все собирались на поляне, где мужчины занимались их выучкой. Прежде всего надо было надеть на них хомут. Но лошади пугались его, шарахались в сторону. Приучить лошадей стоило немалых трудов. Однако после долгой борьбы они все же покорялись воле человека. Тех же лошадей, которых так и не удавалось приучить, приходилось продавать за бесценок.

Как-то вечером, выходя из землянки Себа, Маргет в дверях столкнулась с Виллемом. Она взглянула на него, и кровь прилила к ее щекам. Биллем тоже смутился. Мгновение они стояли, тесно прижавшись друг к другу, затем Маргет быстро отстранилась и пошла прочь.

Катрин была в землянке. Она сидела спиной к двери и смотрела в окно, освещенное заходящим солнцем. Вошел Биллем, потоптался в нерешительности. Но Катрин молчала, и он снова направился к выходу. Тут Катрин окликнула его.

- Маргет любит тебя,- сказала она,- и если она тебе тоже нравится, женись на ней и не мучай ее больше.- Биллем смотрел на Катрин с удивлением, но она продолжала: - Ты ведь знаешь, что я хочу видеть тебя счастливым.

В глазах ее стояли слезы.

- Неужели ты хочешь оттолкнуть меня навсегда?

- Мне трудно дальше бороться с моими чувствами. И я не хочу лишать тебя семейного счастья.

В землянке воцарилась мучительная тишина. С улицы доносились голоса, цокот копыт.

- Сначала мы должны достроить землянку,- сказал Биллем.- Я не хочу приводить жену под чужой кров.

- А может, ты хочешь жениться на Марфе, дочери атамана? - спросила Катрин.

Биллем покачал головой:

- Я останусь с вами. С вами я покинул Германию, с вами хочу и пройти весь путь до конца.

Вечером Биллем и Маргет пошли прогуляться в долину, к Холму сокровищ. Жара спала, и колонисты выбрались наружу подышать свежим воздухом. Женщины с любопытством глядели вслед Виллему и Маргет. Рыжая Лиза Гетц, сердито скривив рот, бросила:

- Может, эта Маргет какое заклинание знает, чтобы мужчин привораживать?

- Я всегда говорила, что у нее нет ни стыда, ни совести,- подхватила Анна Мария Кантер.- Да вы только посмотрите, какая у нее походка!

- Зацапала себе самого красивого парня во всей колонии, а мы должны спокойно на это смотреть. Добро бы было в ней что-нибудь особенное. Ну чем она лучше тебя, Анна Мария? - сказала Лиза Гетц.

- Да, да,- соглашалась с ней Анна Мария.- И я хотела сказать то же самое. Почему ей должен достаться самый лучший, а я - довольствуйся своим Мартином! Нет, женщины, мы не должны допустить, чтобы она Виллема заполучила. Слишком многое ей сходит с рук. Если мы постараемся, Биллем ее бросит. Надо только раскрыть ему глаза.

 

В колонии снова появился Гогель. Он заявил Себу, что в дирекции возмущены нерадивостью колонистов. Староста должен подгонять их, чтобы они работали быстрее. Начинать надо с восходом солнца, а заканчивать только после заката. Время обеда следует сократить. Староста обязан следить за этим.

Лицо Себа, вначале спокойное, запылало гневом.

- Я не пойму, кто я. Выбранный колонистами староста или надсмотрщик Ле Руа? - резко сказал он.

Гогель почувствовал, что зашел слишком далеко.

- Конечно,- произнес он примирительно,- меры суровы. Судьба колонистов и без того тяжела, и всякое новое требование может вызвать у них возмущение. Однако не надо забывать, что колонисты являются должниками компании Ле Руа, а деньги есть деньги.

- Нет, так дело не пойдет. Мы будем жаловаться императрице,- решительно заявил Себ.

Гогель постарался его успокоить: он тоже человек, понимает, что в жару работать трудно. Под большим секретом Гогель сообщил Себу, чтб в Екатериненштадте и других колониях на Волге появились некие важные лица с целью разведать, что колонисты думают об императрице, верны ли они ей. Хотя это русские, однако хорошо говорят по-немецки и поддерживают тайные отношения с некоторыми колонистами, чтобы выявлять настроения.

Себ отнесся к словам Гогеля недоверчиво.

- Этому трудно поверить,- сказал он.- Императрице нечего опасаться нас, у нее большое войско и много чиновников, которые защитят ее.

Гогель усмехнулся. Он наклонился к Себу и зашептал ему в ухо:

- Говорят, что Петр Третий, голштинец, жив и собирает войско, чтобы взять Петербург. Возможно, он появится где-то в здешних местах. Мы должны следить за тем, чтобы колонисты не перебегали к нему.

- Скверно будет, если еще и здесь начнутся военные действия,- сказал Себ.- Войной мы и в Германии были сыты по горло.

Гогель многозначительно улыбнулся. Ему хотелось показать Себу, что он хорошо разбирается в важных политических делах, и одновременно завоевать его доверие своей откровенностью.

- Нет, к Саратову государыня голштинца не подпустит. Сейчас он в окрестностях Оренбурга, а это далеко отсюда. В Самаре собраны войска под предводительством генерала Мансурова. Если только Петр появится, Мансуров разобьет его в пух и прах.- При этих словах Гогель весело рассмеялся. Немного помолчав, он уже серьезно добавил: - Я, конечно, не верю слухам про Петра Третьего. Это просто крестьяне бунтуют против правительства.

 

Сенокос был в полном разгаре. В открытой степи палящее солнце выжгло все, так что косить можно было лишь в низинах да в долине Карамана. Однако сено получалось хорошее. На горячем солнце скошенная трава быстро высыхала, и уже через несколько дней сено можно было собирать в копны. Себ сделался заправским крестьянином. У него была лошадь и даже грубо сколоченная телега, правда, предоставленная конторой лишь на время.

Маргет работала с Себом. Она была одна и потому должна была присоединиться к какой-нибудь семье. К тому же здесь был Биллем, рядом с которым она не чувствовала усталости.

Катрин по секрету рассказала Маргет, что Биллем хочет посвататься к ней, когда закончит строить землянку. Маргет не могла дождаться этого дня.

Дамке явился к Себу с просьбой выписать ему паспорт. Он решил покинуть колонию. Дамке был первый из колонистов, кто принял такое решение. Причин для этого у него было много, но главное - он не хотел быть крестьянином. Жизнь в деревне казалась ему слишком унылой и однообразной.

Гогель был решительно против:

- Дирекция не может допустить, чтобы затраченные ею деньги к ней не вернулись.

Дамке, однако, заявил, что свой долг он погасит одновременно со всеми.

- Ну, а десятина? Кто ее заплатит? - осведомился Гогель.

Дамке разозлился:

- Я никому не обязан платить никакой десятины! Гогель посмотрел на Дамке угрожающе:

- Кто не хочет подчиниться добровольно, того можно ведь и заставить!

- Вы разговариваете с офицером!-Дамке выпрямился во весь рост.

- С бывшим офицером! - бросил Гогель.- Кем вы были когда-то - об этом вам лучше забыть.

Себ тоже уговаривал Дамке не уходить в город:

- Здесь все же легче подняться на ноги, станем сеять свой хлеб, выращивать скот, устроишь себе спокойную обеспеченную жизнь.

Однако Дамке не поддавался.

- Я ухожу в Покровскую слободу,- сказал он,- и займусь торговлей. Я уверен, что мне повезет.

- Чтобы заняться торговлей, надо иметь средства. Это как огонь: не будешь подбрасывать дрова - потухнет,- рассуждал Себ.

В разговор опять вмешался Гогель:

- Он офицер, что он понимает в торговле! Одного желания тут мало, надо еще и способности иметь.

Дамке повернулся к Гогелю спиной и, будто не расслышав его слов, продолжал:

- Для начала у меня есть немного денег. Я начну торговать на рынке, сперва всякой мелочью, потом открою маленькую палатку, потом лавку, а затем уж постараюсь осуществить свою мечту - открыть постоялый двор.

Себу ничего не оставалось, как выписать Дамке паспорт. Возмущенный Гогель заявил Себу, что его самовольные действия являются нарушением правил и вызовут нарекания со стороны дирекции.

Через несколько дней в колонию явился Ле Руа. Он приехал в роскошной карете в сопровождении двух всадников. Карета остановилась посреди деревни. Ле Руа, жирный француз из Лотарингии, вышел из нее, внимательно осмотрел все землянки и сараи, строящиеся и уже готовые. Первым попался ему на глаза Петер фон дер Лаутербах. Высокий, независимого вида колонист не понравился Ле Руа с первого взгляда, и он прикрикнул на него:

- А ты почему болтаешься без работы среди бела дня? Петер фон дер Лаутербах смерил Ле Руа презрительным взглядом:

- А кто вы такой, чтобы задавать мне такие вопросы?

- Перед тобой директор вербовочной компании Ле Руа.

- Если это действительно так, я с удовольствием посмотрю на этого мошенника.

Ле Руа побагровел.

- Сейчас вот прикажу заткнуть тебе глотку! - заорал он, оглядываясь на своих спутников. Те, однако, и не думали трогаться с места. Они понимали, что, если вмешаются, им тут несдобровать.

Петер фон дер Лаутербах тем временем, сжав кулаки, двинулся на Ле Руа. Тот поспешно спрятался за своей каретой. Тогда Петер опустил кулаки и, с презрением глядя на Ле Руа, спокойно сказал:

- Не бойтесь, господин директор. Я думал, вы благородный человек и захотите вступить со мной в честный поединок. Удирающих противников я не преследую. Терпеть не могу трусов.

Ле Руа был вне себя.

- Где твой староста? - закричал он.- Ты ответишь мне за свою грубость! - Петер весело улыбнулся, и это еще больше разозлило Ле Руа.- Такого лентяя надо строго наказать!

- Со старостой будь поосторожнее,- предупредил Петер,- а то он может отдубасить тебя, как последнего негодяя.- С этими словами Петер снова шагнул к французу, но тот поспешно нырнул в карету и громко закричал оттуда: "Староста!" - Не кричи так громко,- сказал Петер,- я сам позову его тебе, хоть ему и жалко будет потраченного на тебя времени.

Вокруг кареты собралась уже целая толпа колонистов. Ле Руа зло смотрел на них. Наконец подошел Себ. Толстый француз тут же вылил на него целый поток брани. Староста, заявил он, не выполняет распоряжения дирекции, не заставляет лентяев работать. Колонисты, кричал он, все бессовестные дармоеды.

От толпы отделился Филипп Шрайнер и с решительным видом направился к Ле Руа.

- Довольно! Мы не позволим тебе больше оскорблять нас. Можешь убираться.

- Что?! - крикнул Ле Руа срывающимся голосом.- Вот этому,- он указал на Шрайнера,- этому и...- Ле Руа поискал глазами Лаутербаха.

- И этому,- Лаутербах ткнул себя пальцем в грудь.

- Правильно, им по двадцать ударов кнута.

В толпе колонистов раздался смех. Ле Руа задрожал от бешенства. А Лаутербах продолжал насмешливо:

- Заранее благодарен вам за щедрый дар, господин директор.- И, схватив палку Дон так прошелся ею по лошадям, что карета рванула с места. Вслед полетел град камней. Оба всадника тут же устремились за Ле Руа, и не пытаясь обороняться.

Колонисты не скрывали своей радости. Только Себ понимал: происшедшее не победа, ведь колонисты были в денежной кабале у компании, а значит, и в ее власти - долги тяжелее кандалов.

Несмотря на трудности, жизнь у колонии шла своим чередом. Люди работали без устали. Колония стала уже напоминать настоящую деревню. Крупного скота набралось целое стадо, у многих были козы, овцы, поросята. По ночам здесь лаяли собаки, утром кричали петухи.

Катрин и Маргет плели камышовые циновки. Камыша на Карамане было предостаточно. Циновками завешивали стены и двери, они служили ковриками и матами. Это был первый товар, который колонисты повезли на рынок. Вили они и веревки из тростника, многие плели корзины.

При въезде в деревню Себ велел установить столб с надписью, где были указаны название колонии и год ее основания - 1767-й. Этот столб еще больше укрепил веру колонистов в будущее.

Дорога в Екатериненштадт была уже проторена, однако пускаться в путь в одиночку никто не отваживался: постоянно ходили слухи о разбойниках. Поэтому в дорогу собиралось всегда несколько подвод и колонисты брали с собой оружие. Чаще всего это был топор, который мог пригодиться и для починок в дороге: повозки были целиком из дерева, нередко в пути ломалась ось и приходилось ее менять.

Мюллер держался теперь с большой важностью. Он уже вошел в свою роль учителя. Однажды к нему в землянку, которая одновременно служила и канцелярией общины, явился Петер фон дер Лаутербах. Петер давно был зол на Мюллера, поскольку тот препятствовал осуществлению его брачных планов.

- Регина еще очень молода, она несовершеннолетняя и поступает как легкомысленное дитя,- заявил Мюллер.

Петер недовольно посмотрел на него:

- Она уже достаточно взрослая, иначе бы не хотела выйти замуж.

- Регина не созрела для замужества. В брак должна вступать женщина со зрелыми чувствами.

- Она мне прямо призналась, что любит меня. Потому я и пришел к вам.

- Я должен сам поговорить с Региной,- сказал Мюллер.

- Нет, она стыдится вас.

- Вот видишь, это еще одно доказательство того, что девочка не созрела для брака,- упрямился Мюллер.

- Вы говорите, господин учитель, о том, чего не знаете. Я знаю Регину и только потому предложил ей выйти за меня.

Мюллер, однако, не отступал:

- Тебе надо взять в жены взрослую девушку, которая сумеет вести хозяйство и будет преданно ухаживать за тобой. Иметь такую женщину рядом - это рай на земле.

- Мне нужна не мать, а подруга.

Мюллер долго уговаривал Лаутербаха. Однако Петер твердо стоял на своем: он хочет быть только с Региной. Мюллер убеждал его разумно подойти к такому серьезному шагу, как женитьба. Он ссылался на старые немецкие законы, запрещающие ранний брак. Но и это не убедило Петера.

- Мы не в Германии, а на Карамане. Здесь эти старые законы не действуют, а новых тут еще не установили.

Спор продолжался еще долго, и наконец Мюллер сдался. В глубине души ему было жаль Петера, к тому же он понимал, как трудно убеждать людей, если не имеешь никакой власти, а только силу слова.

Петер и Регина обручились. После этого события мать Регины, Анна Мария Кантер, совершенно изменилась: ведь зять у нее был не простой, а выходец из дворян, и она стала так задирать нос, что даже на приветствия соседок не всегда отвечала.

 

Приближалось время сеять рожь. Колонисты работали не щадя сил. Все надежды они возлагали на хороший урожай. Себ и Биллем вспахали уже порядочный кусок земли. Твердая, как камень, земля с трудом поддавалась плугу. Да и местные лошади были малосильные. Огромными усилиями люди все же отвоевывали у степи один клочок за другим. Пока земля еще не была поделена, и каждый пахал там, где ему нравилось. К тому же никто из колонистов не знал здешнего климата и потому не мог определить, где что лучше сеять. Все тут было ново и незнакомо, все надо было проверить сначала на собственном опыте.

За семенами пришлось ехать в Екатериненштадт. Бывший офицер, колонист Иоганн Вильгельми, закупил их в Нижнем Новгороде.

Ранним утром десять подвод выехали из колонии. Небо было затянуто серыми тучами. С тяжелым грузом возвращаться по размытой дождем дороге было небезопасно, однако другого выхода не было - ждать хорошей погоды некогда.

Зерно, хранившееся в большом амбаре, отмеривал Генрих Вайсер, человек строптивый и угрюмый. Он мерил рожь пудовой кадушкой и всякий раз недосыпал ее на два три пальца. Колонисты возмущались, однако Вайсер стоял на своем, говоря, что вынужден таким образом покрывать убытки. Возник спор. Колонисты пожаловались городским властям. Вайсеру пришлось уступить. Однако на все это ушло много времени, и тронуться в обратный путь смогли лишь далеко за полдень.

Меж тем ветер разогнал тучи, и дорога подсохла. Лошади шли легко, но при переправе через Малый Караман несколько подвод увязли в речном иле. Мешки с зерном пришлось перетаскивать через реку на руках. Затем двинулись дальше.

До колонии оставалось полчаса езды, когда на холме над Караманом показались всадники. Несмотря на сумерки, они были хорошо видны: их силуэты отчетливо вырисовывались на фоне вечернего неба. Отряд насчитывал человек двадцать. Никто не сомневался, что это разбойники. К чему было мирным людям появляться в этих местах таким большим отрядом?

Все собрались вокруг Виллема, вооружились топорами и готовились сразиться с разбойниками. Было ясно, что это будет бой не на жизнь, а на смерть. Биллем велел поставить повозки кругом и вожжами привязать лошадей, чтобы те не разбежались во время боя, а людям встать за повозками. Иоганн Гааль считал, что надо распрячь лошадей и ускакать в колонию.

- Колония близко, мы можем спастись,- сказал он.- Там, все вместе, мы отобьемся легче.

Колонисты колебались, но тут показались всадники. Их предводитель ехал впереди - он казался выше ростом и крепче, чем остальные, с европейским лицом и большой окладистой бородой. Разбойники были вооружены дубинами, ножами и длинными пиками.

- Всем приготовиться! - крикнул Биллем.

Страха колонисты не испытывали. Они готовились защищаться, как готовились бы к тяжелой работе. Руки крепко сжимали топоры. Петер Лаутербах вышел на несколько шагов вперед. Он собирался схватиться с атаманом. Первым ударом он надеялся свалить лошадь, а затем вступить в рукопашную с седоком.

Однако все получилось иначе. Подъехав совсем близко к подводам, разбойники некоторое время молча смотрели на колонистов, затем внезапно повернули коней и ускакали. Колонисты с удивлением глядели им вслед. Никто не знал, что остановило разбойников. Может быть, они испугались, увидев, что колонисты собрались отчаянно защищаться? Или добыча показалась им слишком мелкой? Только когда разбойники скрылись из виду, колонисты собрались продолжить свой путь.

Оказалось, исчез Ханс Гааль; не было и его лошади. Он все-таки бросился в колонию, чтобы привести подмогу.

Колонисты перегрузили семена с его повозки. Когда же они снова тронулись в путь, подоспел из деревни Ханс Гааль с подмогой. Однако темнота уже скрыла разбойничий отряд.

 

В колонии ни для кого уже не было тайной, что Биллем и Маргет Вульф неравнодушны друг к другу, и все же их обручение для многих явилось неожиданностью. Обручение состоялось в воскресенье. Из соседней колонии явился пастор Иоганнес. Домик, в котором проходила церемония, был маленьким, так что присутствовать на ней смогли лишь немногие. Остальные стояли под окнами и с благоговением слушали доносившиеся до них звуки молитв и песнопений. Мюллер аккомпанировал на скрипке. Его игра глубоко трогала слушателей. Колонисты гордились тем, что их учитель еще и столь искусный музыкант.

После обручения молодая пара в сопровождении друзей отправилась в землянку Виллема. Все надели привезенные еще из Германии воскресные платья, и от этого людям казалось, что они опять у себя на родине. Некоторые женщины до того растрогались, что даже плакали.

В большом сарае, который едва успели закончить к свадьбе, были расставлены столы и лавки. Неподалеку прямо на земле соорудили печь, там Катрин и другие женщины готовили угощение. Себ и Мюллер играли на своих скрипках веселые мелодии. После еды начались песни и танцы:

Веселей играйте, скрипки,

Что заснули, веселей!

Я танцую с моей милой,

Милой, что мне всех милей.

 

Биллем и Маргет кружились в танце. Оба они чинно улыбались, как и полагается приличным жениху и невесте. Гости не скупились на деньги и подарки.

По обычаю самые близкие друзья танцевали с молодоженами: Себ с невестой, а Катрин с женихом. Катрин и Биллем некоторое время кружились молча, потом Биллем произнес:

- Может быть, я совершил сегодня ошибку и потом пожалею о том, что сделал. У меня как-то тревожно на душе.

Катрин опустила голову. Биллем так и не понял, согласилась она с ним или просто отвела взгляд. Танец кончился, им пришлось разойтись. Оба были взволнованы.

За столом теперь зазвучали песни.

На свадьбу приглашали и Гогеля, однако тот отказался. Это беспокоило Себа, он опасался, что Гогель неправильно истолкует их намерения: ему ведь не были знакомы обычаи колонистов. Это Себ посоветовал жениху и невесте пригласить его, но он, поблагодарив, объяснил, что находится на службе у компании и потому должен действовать согласно ее воле:

- Дирекция строжайше запрещает колонистам справлять свадьбы и другие праздники, поскольку таким образом они растрачивают часть своего добра и этим наносят ущерб компании.

Его слова привели Виллема в ярость.

Свадьба была уже в полном разгаре, когда в колонию явился Дамке. Он приехал на хорошей лошади и выглядел куда лучше, чем до отъезда в Покровскую слободу. Жизнь в городе разгладила его лицо и даже изменила походку. Биллем сразу же пригласил Дамке за стол. Но, как ни старался тот придать своему лицу приветливое выражение, его угрюмый вид всем бросался в глаза.

- Хорошо, что ты успел к празднику,- сказал ему Себ, но эти слова еще больше усилили его раздражение.

- Мне надо было явиться до венчания,- бросил он. Себ понял всю серьезность его слов и потому поглядел на него с тревогой.

Посидев немного, Дамке встал из-за стола и отправился в землянку к Мюллеру. Мюллер обрадовался ему как старому другу, потом усадил на лавку и сел сам. Некоторое время они молча смотрели друг на друга. Дамке заговорил первый:

- Ну и что? Что здесь со всеми нами будет? Мюллеру было приятно, что его старый друг ищет у него совета. Он начал с важным видом объяснять:

- Жизнь человека - это дело его собственных рук, и он один несет за нее ответственность. Поэтому он должен действовать, бороться со всеми препятствиями, которые создают ему природа или люди.

Дамке выслушал его с угрюмым лицом и неожиданно спросил: как получилось, что Биллем женился на Маргет?

Мюллер побагровел:

- Эта упрямая крестьянка не поддавалась ни на какие уговоры. Она еще об этом пожалеет. Я дважды предлагал ей свою руку, но тщетно. Мне уже стало казаться, что в ней сидит какой-то бес, который искушает меня.

Дамке, помолчав, сказал:

- Ее надо избавить от Виллема. Посоветуй, как это сделать.

Мюллера поразили его слова.

- Это невозможно,- бросил он коротко.

- Нет, возможно. Я хочу взять ее себе, и рано или поздно она станет моей женой,- сказал Дамке тоном, не допускавшим сомнений.

- Но что ты можешь сделать? Ведь Биллем ей законный муж.

Дамке пристально посмотрел на Мюллера. Казалось, он обдумывал что-то.

- Ну ладно, об этом позже,- произнес он, протянул Мюллеру на прощание руку и направился к двери.

- Куда ты? - взволновался Мюллер.- Ведь ночь на дворе!

- Дела.

- На тебя по дороге могут напасть разбойники,- предостерег Мюллер.

Дамке вытащил из кармана сюртука два пистолета:

- Четыре пули - это уже кое-что.- И, улыбнувшись, добавил: - Офицер должен быть всегда при оружии.

4

Слухи о том, что Петр Третий со своим войском приближается к Караману, становились все упорнее. Передовые его отряды видели якобы уже неподалеку от Шаффхаузена. Говорили, что его солдаты обладают невероятной силой, один может справиться с десятком врагов. Повстанцы быстро продвигались вперед, беспощадно подавляя всякое сопротивление. Пугачев, так называли Петра Третьего, уже через несколько дней мог появиться в Екатериненштадте. Чиновники и дворяне уже бежали оттуда. Простые люди надеялись, что Пугачев не причинит им зла.

Все эти слухи очень волновали колонистов. Страда была в разгаре, но колонисты работали без прежнего рвения. Колосья, считали некоторые, солдаты с собой не возьмут, а вот зерно отобрать могут.

Все хорошо помнили Семилетнюю войну, поэтому каждый солдат был для них грабителем,

Маргет часто плакала. Она боялась войны. Катрин успокаивала ее, говорила, что война здесь, на Карамане, не будет такой страшной, как в Германии, потому что здесь нет пруссаков. Однако Маргет продолжали мучить страхи.

Биллем же во время разговоров о Пугачеве вел себя совсем иначе.

- Война нужна, потому что в мире есть вещи, которые невозможно изменить мирным путем, для этого никакого терпения не хватит,- часто говорил он.

Маргет пыталась отвлечь его от этих мыслей:

- У нас теперь есть свой дом, хозяйство, лошади и коровы. Может, господь пошлет нам еще и детей. Война принесет нам только несчастье.

Биллем жалел жену, но мысли его были далеко.

В колонию прибыл Гогель. Он приехал не один. С ним был офицер Павел Рунич и еще несколько виновников. Все они выглядели весьма озабоченными. Рунич Цез обиняков спросил Себа, как колонисты относятся к Пугачеву и есть ли среди них такие, что хотели бы к нему присоединиться.

Пожав плечами, Себ ответил, что о подобных настроениях ему ничего не известно. Однако он не исключает, что кое-кто по разным причинам может уйти к Пугачеву.

Рунич минуту помолчал, а затем спросил:

- Есть ли в колонии верные государыне люди, готовые сражаться с бунтовщиками?

Себ напомнил офицеру о том, что, согласно царскому указу, колонисты освобождены от военной службы.

- В этой войне,- сказал Себ твердо,- мы не будем поддерживать ни одну из сторон.

Рунич неодобрительно покачал головой и с кислой миной продолжал:

- Я забыл, что вы иностранцы. Вы не хотите иметь с нами ничего общего и даже ставите на одну доску нашу государыню императрицу с негодяем и бунтовщиком Пугачевым.

- Мы не для того бежали от войны, чтобы снова принимать в ней участие,- стоял на своем Себ.

Наступила томительная пауза. Молчание нарушил Рунич:

- Если бы среди колонистов нашлись люди, которые для видимости перешли бы на сторону Пугачева с тем, чтобы убить его, они получили бы большую награду. Убийство этого бунтовщика,- продолжал Рунич,- справедливое и похвальное дело. Тот, кто совершит его, лишь выполнит волю правительства.

Но Себ решительно отказался:

- Я не гожусь для таких дел.

Рунич дал знак, что считает беседу оконченной. Поручение, которое он выполнял, было строго секретным, и кое-какие сведения он уже получил. Рунич мог составить себе впечатление и о старосте общины. Секретная комиссия по расследованию пугачевского бунта, членом которой был Рунич, располагала данными, что Пугачев благожелательно относится к немецким колонистам. Возможно, он рассчитывал на их поддержку и помощь. Несомненно, знал он и о том, что у колонистов не было причин быть довольными императрицей и российским правительством.

В тот же день Рунич выехал в Покровскую слободу. Гогель отправился вместе с ним.

Через несколько часов после их отъезда в колонию ворвалась группа всадников. Это были люди Пугачева. Колонистам они показались настоящими сорвиголовами. Пугачевцы пригрозили смертью каждому, кто ослушается их приказов. От старосты они потребовали провианта для себя и овса лошадям. Себ стоял в растерянности, не зная, откуда все это можно достать.

Предводитель пугачевцев пригрозил колонистам:

- Не добудете что велено - наденем старосте петлю на шею и вздернем на первом суку.

В тот же день они покинули колонию, передав Себу приказ Пугачева, чтобы все жители сидели по домам, когда он появится со своим войском. Они сказали, что скоро вернутся, и велели приготовить им к тому времени дюжину седел.

Теперь уже не оставалось сомнений, что Пугачев близко. Война казалась неотвратимой. Колонисты совсем упали духом; никто не знал, что делать. Люди понимали, что попали из огня да в полымя.

На следующий день в колонию снова явились пугачевцы. На сей раз среди них было десятка два немецких колонистов из соседних деревень. Люди удивлялись: они ожидали увидеть регулярное войско, а тут была разношерстная толпа, которая, на их взгляд, никак не могла воевать с царской армией. Атаман приказал колонистам пригнать всех лошадей, чтобы сменить своих, усталых и загнанных, и принести седла. Под страхом смерти колонистам пришлось подчиниться.

Пугачевцы отобрали себе лучших лошадей, своих бросили в колонии. Один из примкнувших к ним колонистов, по имени Ганс Майер, вдруг подошел к Регине, стоявшей вместе с другими женщинами на деревенской площади.

- Когда Пугачев победит, я женюсь на тебе,- заявил он. Регина с испугом посмотрела на него и только сумела выдавить, что уже замужем и счастлива.

Майер понимающе кивнул:

- Твой муж фон дер Лаутербах. Он дворянского происхождения. Мы повесим его, и ты будешь свободна.- С этими словами он попытался схватить ее за руку.

Но Регина с такой силой оттолкнула его, что он едва не упал. Лицо его вспыхнуло, он бросился на нее. Регина спряталась за другими женщинами. Майер бросился расталкивать их. Раздались крики, визги. Шум привлек внимание атамана. Он приказал всем умолкнуть и велел Регине рассказать, как было дело. Другие женщины подтвердили ее слова. Атаман смерил Майера, который стоял опустив голову, строгим взглядом. Все с волнением ждали приговора.

- Приказываю тебе немедленно покинуть нас. Мы солдаты Пугачева, а не подлецы без совести и чести. Прочь с моих глаз!

Майер повернулся и медленно побрел по деревенской улице.

- Пошевеливайся! - прикрикнул на него атаман. Майер прибавил шагу, почти бегом кинулся к Караману и вскоре исчез в кустах.

Пугачевцы покинули колонию в таком же беспорядке, как и появились, оставив за собой облако пыли и разорение для многих колонистов.

- Еще один такой набег, и в колонии не останется ни скота, ни хлеба,- вздыхали мужики.

 

Катрин ждала ребенка. Она попросила Себа сделать тайник, чтобы укрыться в нем, если снова появятся пугачевцы. Себ старался развеять ее страхи: он не боялся Пугачева, надеясь, что восстание не принесет большого вреда колонистам и что, главное, они сумеют избежать участия в войне.

Первый урожай выдался на славу. Осенью выпало много дождей, зима тоже была снежная, и хлеба поднялись высоко. Несколько таких лет - и дела у колонистов пошли бы в гору. Себ каждое утро отправлялся на гумно. Если бы только не эта война! Вот вместо сильного коня пугачевцы оставили ему маленькую полудохлую лошаденку. Разве с ней можно хозяйствовать?

Гогель возвратился в колонию под вечер. Он собрал общину и прочитал всем воззвание генерала Мансурова. Генерал призывал колонистов сохранять верность императрице. Кое-кто из колонистов, кто не прочь был присоединиться к Пугачеву, заколебался. Да и сам дикий, разгульный вид пугачевцев в сравнении с войсками генерала не вызывал доверия.

За поимку Пугачева генерал Мансуров обещал 25 000 рублей. Значит, Пугачева правительство считало опасным для себя.

Гогель объяснял колонистам, как им надо вести себя, если Пугачев появится у них.

- Вы ни в коем случае не должны оказывать сопротивления. Это может повлечь за собой карательные меры со стороны бунтовщиков, и таким образом вы причините вред правительству, должниками коего вы являетесь. Мужчины должны спрятаться, чтобы их силою не заставили присоединиться к бунтовщикам.

Люди в колонии не знали, что им теперь думать о Пугачеве. Но разговоры шли только о нем. Рассказывали, будто он ни в чем не знает меры: без всякой вины вешает людей, отнимает все имущество до последней ложки, милует преступников и мошенников, бродягам и бездельникам раздает богатства, а тех, кто идет против его воли, уничтожает без всякой жалости.

С наступлением темноты Петер фон дер Лаутербах и еще пять молодых колонистов выехали из деревни в направлении Мечети - так колонисты называли Мечетку, приток Карамана. Многие заметили их отъезд, но никто не придал этому значения. Все знали, что молодым нравилось ездить верхом по степи, а Петер фон дер Лаутербах охотно участвовал в их забавах, поэтому парни любили его и во всем слушались. Да и поездки в ночное стали в деревне привычным делом.

Однако утром, когда выезжавшие в ночное колонисты вернулись, обнаружилось, что среди них нет ни Петера фон дер Лаутербаха, ни его молодых друзей. Может, произошло несчастье? Разбой в степи был распространен, а теперь еще эти пугачевцы...

Семьи пропавших колонистов были охвачены тревогой. Регина надеялась, что Петер с парнями отправился к калмыкам купить лошадей. Саратовская контора опекунства запрещала ездить к калмыкам на места их кочевий, поскольку колонистов могли ограбить и даже убить. Поэтому, думала Регина, Петер и уехал секретно.

Прошло несколько дней, но никто не возвращался. Каждый день через колонию проходили отряды - то пугачевцы беспорядочной толпой, то в строгом порядке императорские солдаты. Колонисты уже и сами не знали, под чьей властью находятся.

Регина все дни проводила в ожидании. Себ предложил снарядить группу людей на поиски Петера, но Регина была против:

- Мой муж достаточно умен и силен, чтобы самому выйти из любого положения.

Спустя еще несколько дней колонистов среди ночи разбудил цокот копыт. Это возвратился Лаутербах со своими ребятами. Они были не только целы и невредимы, но и привели с собой табун лошадей. Люди с удивлением смотрели, как лошади сами идут в загон. Однако было темно, и все снова отправились по домам.

Ранним утром колонисты пришли к загону. Каково же было их удивление, когда один узнал своего гнедого, другой - свою рыжую кобылу, третий - буланого. Это были лошади, которых пугачевцы совсем недавно увели из колонии. Себ, узнав своего вороного, неодобрительно покачал головой и строго сказал Лаутербаху:

- Петер фон дер Лаутербах, немедленно явитесь ко мне в контору. Вам придется держать ответ.

- Охотно, господин староста,- отозвался Лаутербах.- Вы всё узнаете, нам нечего скрывать. Мы действовали по закону, никакого обмана тут не было. И мои молодые друзья только заслуживают похвалы. Мы действовали отчаянно и смело... Забирайте своих лошадей,- обратился Лаутербах к стоявшим вокруг колонистам.- Вся вина на мне, я один за все отвечу.

- Нет, я не возьму свою,- сказал Мюллер.- Пусть мне отдаст ее тот, кто ее забрал.

Петер смерил учителя взглядом:

- Тот, кто забрал их, уже позабыл сюда дорогу.

- Сколько же я должен вам за ваши труды? - спросил Мюллер.

Петер долго молчал. Казалось, цена, которую он собирался назначить, была столь высока, что он не решается назвать ее. Наконец он поднял голову и посмотрел в глаза стоявшим вокруг него колонистам.

- Каждый из вас должен от всего сердца поблагодарить меня и ребят,- сказал он.- А кто будет благодарить не от чистого сердца, тому пусть его лошадь не принесет удачи.

Все весело рассмеялись, и Петер смеялся вместе со всеми.

Разговор с Себом вышел долгий. Петер рассказал, как они пробрались к лагерю пугачевцев у Мечети. Ночью, когда стража уснула, они подкрались к табуну и увели своих коней.

- Мы всё проделали тихо. Правда, теперь пугачевцы без лошадей, однако у них много награбленного добра и денег. Пусть покупают себе лошадей у калмыков. Нас им не найти, мы действовали очень осторожно.

- Да ты же просто вор и разбойник,- сердито сказал Себ.

- Вор? Ну нет. В нашем роду воров не было. А вот против разбойника ничего не скажу. Замок моего деда, он стоял высоко в горах, был настоящим разбойничьим гнездом. И отец мой не гнушался разбоем, так что и я не вижу в этом особого греха. Что же, я должен был сидеть и смотреть, как они нас грабят? Нет, я так не могу. Я буду защищаться любой ценой. Такой уж у меня нрав. Я ни перед кем не стану склонять голову.

Себ вспомнил про своего вороного. Это был добрый конь, и он в нем очень нуждался.

- Ладно,- сказал он.- На сей раз я тебе прощаю, но запомни, что в следующий раз ты будешь за такое строго наказан. Мы и здесь, на Карамане, не должны забывать понятий о чести.

 

После поездки в Екатериненштадт, где Биллем наслушался разговоров о Пугачеве, его словно подменили.

- Пугачев всем обещает вольную и хорошую жизнь,- взволнованно рассказывал Биллем.- Большой войны можно не опасаться. Правительство не решится выступить против Пугачева, не хватит сил для этого.

- Все это разговоры,- спорил с ним Ханс Гааль.- Вспомни Семилетнюю войну. Какие только слухи не сбивали тогда людей с толку. Правительство всегда сильнее, чем горстка бунтовщиков.

Биллем посмотрел на него с презрением:

- Тебе бы только теплую постель да полный котелок. До остального тебе и дела нет. Но, слава богу, есть люди, которые хотят от жизни большего.

Вечером у Виллема собрались колонисты. Они хотели побольше узнать о Пугачеве. Многие верили, что он, выходец из народа, сможет облегчить жизнь простому люду. Другие говорили, что не бывало еще на свете правителя, который защищал бы народ от аристократов и дворян.

- А что Пугачев сделает с колонистами? - спросил Иоганнес Хольцер.- Может, он прикажет всех нас убить? Ведь нас призвала сюда императрица, значит, он может подумать, что мы пользуемся ее милостью и стоим за нее?

- Пугачев не сделает нам ничего плохого. Он знает, какова на деле царская милость,- возразил ему Ханс Гааль.

- Мы можем рассуждать здесь сколько угодно,- вмешался Биллем,- легче от этого нам не станет. Я ничего не боюсь, я знаю, что должен пойти с Пугачевым. Я верю ему. Он воюет с царскими войсками, и правда на его стороне. Колонисты разошлись только поздней ночью. С Карамана дул прохладный ветер, небо было затянуто тучами. Откуда-то издалека доносились раскаты грома, на горизонте вспыхивали молнии.

 

Дверь в землянку Себа отворилась. Вошел Биллем. Поздоровавшись, он внимательно посмотрел на Катрин. Она очень изменилась в последнее время: стала тихой и ко всему безразличной. На вопрос Виллема, что ее тревожит, она с грустной улыбкой сказала:

- Мне предстоят трудные дни. Никто не знает, что нам сулит завтра.

Оба некоторое время молчали. Потом Биллем произнес:

- Я ухожу к Пугачеву.- Катрин с испугом взглянула на него. Биллем подошел к ней, взял ее за руку и осторожно погладил.- Будь счастлива, может, бог даст, еще увидимся.

- Маргет, что будет с ней? - с тревогой спросила Катрин.

- Она быстро утешится. Какая ей радость от человека с холодным сердцем? Нас мало что связывает.

 

Вскоре и Гогель узнал о том, что Петер фон дер Лаутербах пригнал назад уведенных пугачевцами лошадей. Он вызвал Петера к себе и подробно обо всем расспросил. Гогель придавал всей этой истории большое значение. Он приказал Петеру в случае появления в колонии людей Пугачева немедленно спрятаться со своими ребятами. Если бунтовщики их узнают, плохо придется всей деревне.

В тот же вечер Гогель отправился в Екатериненштадт и вернулся на следующее утро с командой солдат. Вновь у колонистов были отобраны лошади. После короткого отдыха солдаты двинулись в сторону Мечети. С какой целью они туда направились - это в колонии было ясно всем.

Вечером они возвратились, гоня перед собой толпу пугачевцев, подгоняя их кнутами. В деревне многие из пленных, обессилев, падали прямо на землю. Среди них были и те, кто за несколько дней до этого увел из колонии лошадей.

Пленные просили пить. Колонисты бросились было за водой, но офицер запретил им приближаться к бунтовщикам. Колонисты возмутились, и Петер фон дер Лаутербах потребовал, чтобы им разрешили напоить несчастных людей. Пришлось вмешаться Гогелю. Он что-то прошептал на ухо офицеру, после чего тот разрешил дать пугачевцам воды.

Лаутербах подошел к ним поближе. Его взгляд задержался на молодом парне в калмыцкой одежде. Лаутербах нахмурился и сердито спросил:

- Это ты уснул в ночном карауле и дал увести у себя из-под носа лошадей?

Тот удивленно посмотрел на Лаутербаха, потом кивнул.

Утром солдаты погнали пленных дальше, в Екатериненштадт. Оттуда, как стало позже известно, их по реке повезли в Саратов, где двоих казнили, а остальных отправили в острог.

 

Биллем сообщил наконец и Маргет, что собирается уйти к Пугачеву. Он ожидал слез, уговоров, однако Маргет повела себя иначе. Она смотрела на Виллема спокойным и, как ему показалось, равнодушным взглядом.

- Ну, и что ты скажешь? - не выдержал Биллем.

- А что ты хочешь услышать от меня? Я не в силах тебя удержать, поэтому иди себе с богом.

- Почему ты так говоришь со мной? Ведь это война за справедливость, и я буду сражаться и за всех вас.

Маргет только махнула рукой:

- Такие слова я слышала уже раньше от многих, и никто не говорил правды. Ты тоже уходишь по другой причине. Ты просто боишься сказать мне правду. Верно говорил наш пастор: все трусы - обманщики...

Себ долго уговаривал Виллема отказаться от его намерений, убеждал, что дело Пугачева проиграно.

- Гогель утверждает, что Пугачев уже разбит. Он сейчас отходит, а свежих сил ему неоткуда взять: к нему уже больше никто не захочет пойти из страха перед правительством.

Но Биллем считал, что Себ говорит как глава общины, а не как простой человек.

Не только Виллема, но и многих других колонистов привлекал Пугачев. Уйти к нему - в этом они видели хоть какой-то выход из того положения, в котором они, обманутые правительством и чиновниками, оказались здесь, на Карамане.

 

Гогель стал теперь окружным комиссаром. Каждый раз, когда ему начинало казаться, что колонисты не смогут погасить свои долги, он собирал общину и читал всем длинные нотации. Смыслом его речей было всегда одно и то же: колонисты ленивы, в них нет усердия, рвения, они расточительны и безнравственны.

Эти несправедливые обвинения все больше и больше раздражали колонистов, и однажды кто-то из них крикнул: "Кровопийца!" Гогель испуганно взглянул на собравшихся. Все молча смотрели на него. Он уже собрался вновь что-то сказать, как из другого угла раздалось: "Пособник душегубов!" Гогелю стало не по себе. Тут Ханс Гааль, спокойно глядя ему в глаза, произнес:

- Господин комиссар, мы свободные люди, а не крепостные. Вы не имеете права нас оскорблять.

Гогель, испугавшийся было, что колонисты на него набросятся с кулаками, с явным облегчением постарался свести все к простой словесной перепалке:

- Как бы там ни было, вы пьете и едите за счет правительства.

- А ты за чей счет? - снова раздался чей-то выкрик. Колонисты громко засмеялись. Но Гогель не унимался:

- Правительство ничего не дает вам за так! Все, что вы от него получаете, вам придется вернуть до последней копейки, а это нелегко.

- Ничего, Пугачев за нас рассчитается,- бросил Мартин Кантер.

- Вот как? - вскипел Гогель.- Пообедали в трактире и хотите удрать, не заплатив хозяину? Напрасно вы надеетесь на этого злодея! Да, он повсюду, куда ни придет, уничтожает долговые расписки. Но это вам не поможет. Долги колонии записаны в Петербурге. И если этот разбойник уничтожит даже все документы, невинному придется расплачиваться за виновного. Долг просто разделят между вами поровну.

В толпе раздался ропот.

- Пусть каждый сам платит свои долги,- кричали колонисты.

- Конечно,- согласился Гогель,- это справедливо, однако Пугачев может сделать так, что будет по-иному.

Гогель остался доволен собой: он сумел ловко увернуться от нападок, да еще и сумел натравить колонистов на Пугачева. Если он сообщит об этом генерал-фельдмаршалу Голицыну, то вправе рассчитывать на похвалу или даже награду.

Тем временем Биллем пытался склонить на свою сторону Петера фон дер Лаутербаха, чтобы вместе с ним уйти к Пугачеву. Он рисовал яркую картину вольной жизни в стане пугачевцев, которая, на его взгляд, должна привлечь отчаянного смельчака Лаутербаха. Однако Лаутебрах не поддался.

- Нет, такая жизнь не по мне,- заявил он.- Мне противны всякие приказы. Я терпеть не могу, чтобы мною командовали.

 

К окружному комиссару Гогелю явился молодой офицер из войск, посланных против Пугачева. На лице этого голубоглазого человека было написано добродушие. И по отношению к колонистам он был настроен доброжелательно. Офицер приехал один, без слуги и потому вынужден был сам заботиться о себе и своей лошади. Назвался он гвардии офицером Гаврилой Романовичем Державиным. Его слуга Ян Гомулка, из польских конфедератов, на пути в Покровскую слободу попал в руки к бунтовщикам. Сам Державин спасся благодаря своей лошади.

Офицер говорил по-немецки. Он намеревался пробыть некоторое время в колонии: вполне возможно, что здесь снова появятся люди Пугачева, и он смог бы тогда выяснить обстановку в стане бунтовщиков.

- Я рассчитываю на помощь колонистов,- объяснил Державин.- Они и так достаточно настрадались, а мятеж принесет им лишь новые несчастья. Чем быстрее бунтовщики будут разбиты, тем меньший ущерб будет нанесен колонии.

Державин заглянул к Себу. Он держался вежливо, выказал живой интерес к жизни колонистов. Себ высказал свое недовольство мелочной опекой:

- За нами следят, как за преступниками. И регламентируют всё до мелочей, пытаясь и на нас распространить крепостные порядки.

Державин пообещал передать жалобы колонистов в Саратов - в контору опекунства.

Он побывал у других колонистов. Биллем, который не стал говорить о своем намерении перейти к Пугачеву, сказал только, что считает справедливой строгость Пугачева к чиновникам и аристократам.

- Это ведь они притесняют нас и лишают свободы,- говорил Биллем.

На вопрос Державина, много ли в колонии сочувствующих Пугачеву, Биллем с гордостью ответил:

- Человек двенадцать, а может, и больше. Если бы императрица, подобно Пугачеву, обратила свое лицо к народу, никто не поднялся бы против нее.

 

Державина беспокоило настроение колонистов. Их недовольство отнюдь не облегчало его миссию.

С Гогелем они обсуждали различные проекты: как взять в плен Пугачева или убить его. Однажды Державин спросил Гогеля, не может ли помочь им в этом деле Биллем.

- Он сообразительный парень, кажется усердным и бесстрашным.

- Нет, нет,- возразил Гогель,- в душе он сторонник Пугачева. Я стараюсь не спускать с него глаз.

Но Державин не успокаивался:

- А может быть, он будет служить и нам, и Пугачеву? Ведь есть же люди, любящие опасность ради опасности.

Но Гогель снова отрицательно покачал головой:

- Нет, Биллем не из таких. Он делает ставку на Пугачева.

Они долго обсуждали, как лучше заручиться согласием Виллема. Прежде всего, они оба должны оставаться в тени. Если Биллем и не сохранит тайну, он не сможет назвать имен, и ему никто не поверит. Было решено, что Карл Роллетер, камердинер Гогеля, завяжет с Виллемом разговор, чтобы прощупать почву. Сам Роллетер также не был посвящен в тайну. Гогель просто объяснил ему, что правительство вербует солдат среди колонистов. Жалованье очень высокое: 2000 рублей в год. Роллетер должен был сообщить это Вил-Аему, а затем передать его мнение Гогелю.

В тот же вечер к Гогелю явился Рунич. Он одобрил план Державина. Колонист, считал Рунич, сможет легче втереться в доверие к Пугачеву, только он должен показаться ему отчаянным смельчаком.

В эти тревожные дни Рунич безопаснее всего чувствовал себя в колонии на Карамане. Поэтому он на некоторое время остался у Гогеля.

Биллем равнодушно выслушал Роллетера, а под конец с усмешкой спросил, как будут выплачивать жалованье: сразу наличными или просто запишут на каждого солдата? Кроме того, он хотел знать, объявились ли эти вербовщики в колонии.

Тем не менее офицеры не отказывались от своего плана и обратились к Себу с просьбой поговорить с Виллемом. И ему они не открыли своих истинных целей.

Но и здесь их ожидала неудача. Себ, прямодушный, как всегда, начисто отказался:

- Я не могу допустить, чтобы в моей общине вербовали солдат. Положение сейчас тяжелое, некоторые колонисты, поддавшись отчаянию, могут и без того навлечь несчастье на себя и свои семьи.

Его слова вывели Гогеля из терпения.

- Как должностное лицо вы должны поддерживать все меры, принимаемые правительством, и всячески поощрять тех, кто готов служить государыне императрице!

- У меня есть обязанности не только по отношению к императрице, но и по отношению к колонистам, которые выбрали меня.

Посоветовавшись, офицеры решили обратиться еще к Петеру фон дер Лаутербаху, зная его как человека умного и строптивого.

- Со строптивым легче справиться,- сказал Рунич.- Нужно только попросить его сделать обратное тому, чего желаешь добиться.

После полудня из Екатериненштадта пришло известие, что отряды Пугачева уже достигли соседних колоний. Окружной комиссар Иоганн Вильгельми бежал. Дом его был разграблен колонистами, а скот угнан. Все колонии были охвачены мятежом. Взбунтовавшиеся колонисты носились на лошадях по деревням и грозили тем, кто оставался верным правительству, убийствами и грабежами. Все это со дня на день могло произойти и в Екатериненштадте, где пока еще сохранялись порядок и спокойствие.

Ранним утром, едва рассвело, у загона с лошадьми появились Биллем и Мартин Кантер, а с ними еще двенадцать молодых колонистов. С собой они несли седла, уздечки, переметные сумы. Зайдя в загон, они стали выбирать лошадей.

Вокруг загона постепенно собралась толпа колонистов. Все с удивлением смотрели на Виллема и испуганно перешептывались:

- Они уходят к Пугачеву.

Люди были возбуждены. Доходившие до них слухи сильно преувеличивались. Кто-то рассказывал, что Пугачев уже приближается к Караману и через несколько часов прибудет в колонию собственной персоной.

- Ради бога, оставьте мне мою кобылу,- упрашивал Ханс Гааль.- Я не смогу купить себе другую лошадь.

Но паренек, который седлал его рыжую, сказал:

- Послушай, дядя Ханс, если придут настоящие пугачевцы, тебе твоей кобылы больше никогда не видать. А я ее назад приведу, когда война кончится.

Биллем оседлал своего гнедого - лучшего коня для него не было на всем свете.

Колонисты прощались с отъезжающими. Матери плакали, их страшила судьба сыновей: они еще по Германии помнили, что такое война. Анна Мария Кантер, громко рыдая, целовала своего Мартина. Всхлипывала и Регина. Маргет проститься с Виллемом не пришла. Когда Регина потом заглянула к ней, она спокойно сидела у окна и смотрела на улицу. На лице ее не было печали.

- Биллем уходит, а ты сидишь дома,- упрекнула ее Регина.

- Пусть уходит с богом. Он сам выбрал эту дорогу,- произнесла Маргет, по-прежнему глядя на улицу.- Каждый человек должен быть там, где его место, иначе не видать ему в жизни радости. Вон взгляни на тот стебель,- Маргет показала на росший у дороги куст лебеды, все стебли которого были уже обломаны и затоптаны, лишь один еще стоял целым.- Если бы у него были ноги, он давно убежал бы отсюда, а так и его скоро придавит к земле колесо, копыто или башмак. И все потому, что он вырос на плохом месте.

Регина тяжело вздохнула:

- Мне жаль отца. Если он не вернется, я умру от горя. И за что он так ненавидит этого Гогеля?

Биллем и его друзья покидали колонию. Все держались вместе, лишь Биллем ехал в некотором отдалении. Никто из молодых ребят ничего не смыслил в войне, им к ней и не надо было готовиться: ведь колонисты не только на сто лет были освобождены от военной службы, но и заботу об их охране, согласно манифесту, должно было взять на себя правительство.

Всадники отправились в сторону Екатериненштадта. Они спустились вниз, к широкой долине. Следом за ними на небольшом расстоянии ехал на телеге Петер фон дер Лаутербах.

Колонисты жили теперь в постоянной тревоге. Молотьба, подготовка к осеннему севу - все было заброшено. Люди боялись отлучиться даже со двора.

Державин и Рунич по-прежнему жили у Гогеля. Они не верили, что Пугачев может появиться на Карамане. Если он и доберется до Екатериненштадта, думали они, то сюда все же не сунется. В городе довольно всяких припасов, лавок и складов - пугачевцам будет где разгуляться. Оттуда и до Саратова было рукой подать - два дня перехода. А что Пугачев собирается взять этот богатый город, было ясно.

В колонии все же принимались меры против возможного набега пугачевцев. Себ отправил дозорных на холм у Кара-мана, чтобы те в случае чего сразу дали знак - зажгли костры. Появление Пугачева грозило офицерам гибелью. Но и колонисты, которые сочувствовали бунтовщикам, могли быть им опасны - вдруг решат убить их или выдать Пугачеву? Гогель поручил нескольким колонистам, пользовавшимся его доверием, следить за всем, что делалось в колонии: не замышляет ли кто-нибудь нападения на офицеров. Все необходимое для немедленного бегства у них было постоянно наготове.

Прошло несколько дней, а Петер фон дер Лаутербах все еще не возвращался. Регина не спала ночей. Она думала, что ее муж бежал, опасаясь, что, если придут пугачевцы, они не простят ему угон лошадей. Мюллер тоже боялся Пугачева. Он даже зарыл в землю свою скрипку - самое дорогое, что у него было. Каждый вечер он вместе с другими прихожанами молился в маленькой деревенской церкви, чтобы господь отвел от них беду.

Однажды под вечер к Гогелю со срочным донесением явился Карл Роллетер.

- В соседней колонии,- сообщил он,- появился гусар Ян Гомулка. Он всем показывает воззвание Пугачева, в котором тот призывает колонистов присоединиться к нему. Гомулка повсюду разыскивает офицера Гаврилу Державина, чтобы выдать его Пугачеву.

Все офицеры - Гогель, Рунич и Державин - тут же собрались в путь. Роллетер ехал вместе с ними: по деревне, чтобы не вызывать никаких подозрений, они проехали спокойным шагом, подчеркнуто громко разговаривая и смеясь. Добравшись до Карамана, напоили лошадей и выехали в степь. Когда песчаный косогор скрыл их от деревни, они погнали лошадей, незаметно обогнули колонию и исчезли в кустарниках. Там они дождались сумерек и ночью продолжили свой путь. Они хотели доехать до Иргиза, думая, что окажутся в тылу у Пугачева. Дорога вела по бескрайней степи; казалось, кроме них, вокруг не было ни единой живой души. На третью ночь на небольшой речке, притоке Иргиза, они встретили отряд вооруженных киргизов. Пришлось бежать. Державин погнал своего коня, и тот, много раз выручавший его из беды, не подвел и на сей раз. Не только киргизы остались далеко позади, но и спутники Державина сильно отстали, так что ему пришлось их дожидаться.

Спустя несколько часов офицеры решили сделать привал и позавтракать. Они радовались, что ускользнули. Но откуда здесь взялся такой большой отряд? Уж не готовят ли они набег на колонию, высказал свои опасения Державин.

На седьмой день офицеры добрались до лагеря генерала Мансурова, который начал преследование Пугачева. Обратный путь они проделали уже с войсками, достаточно сильными, на их взгляд, чтобы разбить бунтовщиков.

Взяв Екатериненштадт, Пугачев не стал в нем долго задерживаться. Он приказал лишь открыть склады с продовольствием, взял, сколько ему нужно было, а остальное было разграблено. На рыночной площади пугачевцы повесили нескольких чиновников, отважившихся остаться в городе. Колонистов они не трогали.

 

Волнение, царившее в колонии на Карамане, постепенно улеглось. Себ продолжал исполнять свои обязанности старосты, и колонисты вновь взялись за работу. Катрин родила сына, которого в честь ее отца окрестили Филиппом. После родов Катрин тяжело заболела. Воспаленными губами она шептала своему малышу:

- Ты родился в трудное и неспокойное время. Я желаю тебе, чтобы ты жил в мире, пусть тебе всегда сопутствует счастье.

Маргет ухаживала за Катрин и за ребенком. А Себ в свою очередь помог ей, теперь безмужней, собрать урожай. Старые подруги, Катрин и Маргет теперь стали и вовсе неразлучны.

Мюллер, повстречав однажды Маргет на улице, выразил ей свое сочувствие.

- У меня нет никакого горя,- спокойно ответила ему Маргет.

- А может, в вашем хозяйстве требуется мужская рука? - с надеждой спросил Мюллер.

Но Маргет решительно отказалась:

- Спасибо, я со всем справляюсь сама.

В колонии много говорили о Петере фон дер Лаутербахе. Он исчез бесследно. Никто не хотел верить в его гибель. Однако смерть может подстеречь всякого, даже самого ловкого и осторожного. Тем более сейчас, когда все охвачено бунтом.

Но Регина твердо верила, что муж ее вернется живой и невредимый. Она ждала его каждый день и ночью просыпалась от малейшего шороха.

Из ушедших к Пугачеву четырнадцати колонистов лишь один однажды наведался в деревню. Он охотно остался бы дома, но это могло стоить ему жизни. Пугачев вешал беглецов.

Пугачев повернул на юг. Теперь его появление в Саратове было неминуемо. Вокруг города рыли рвы, строили укрепления, устанавливали пушки. Но когда Пугачев взял Пензу, в Саратове оставили всякую мысль о сопротивлении. Более того, люди опасались, что сопротивление еще больше распалит его гнев и он разорит и сожжет город дотла.

Царские чиновники бежали, а те, что остались, были готовы перейти на сторону Пугачева. Сам архиерей во главе большой процессии, которая несла иконы и хоругви, встретил Пугачева на подступах к городу. Священники, еще недавно предававшие бунтовщика анафеме, теперь склонили перед ним головы.

Однако Пугачев велел всех их разогнать, а чиновников и дворян, которых удалось схватить, повесили. Простых горожан не трогали. Многие беглые крестьяне и ремесленники присоединялись к Пугачеву.

В Саратов явились послы из Покровской слободы с атаманом Кобзарем во главе. Как представитель колонистов среди них находился и Дамке. Они прибыли на лодке, чтобы сообщить Пугачеву, что Покровская слобода покоряется ему.

Пугачев приказал привести к себе послов и спросил каждого, кто он такой. После этого Пугачев приказал повесить Кобзаря и еще троих казаков, а Дамке отпустил.

На рыночной площади, на берегу Волги качались трупы повешенных. С большим трудом Дамке добрался один на лодке до Покровской слободы. Известие, которое он привез, заставило многих казаков поспешно бежать.

По всей округе бесчинствовали банды, которые под именем пугачевцев грабили, убивали, жгли. Совершали они набеги и на Покровскую слободу. Чтобы укрыться от опасности, Дамке оседлал коня и ночью ускакал на Караман. Свои товары он спрятал, а лавку закрыл. В это неспокойное время, решил он, лучше быть в колонии со своими старыми друзьями.

Добравшись до колонии, Дамке остановился у Мюллера. Должность учителя заставила Мюллера забыть многие прежние привычки, однако по случаю прибытия старого друга он не мог отказаться от рюмочки, тем более что Дамке привез из города бутылку хорошей водки.

Разговор шел о Пугачеве.

- В нем, наверное, заключена какая-то таинственная сила,- сказал Мюллер,- недаром столько людей идет за ним и верит ему.

- Люди как овцы, куда один, туда и другой, а следом уже сотни тянутся,- рассуждал Дамке.

- Нет, люди не овцы, мы только любим сравнивать их с овцами, потому что часто не можем объяснить их поведение и поступки.

- Ну, что нового в колонии? - перевел разговор Дамке.- Не могу поверить, что Биллем присоединился к Пугачеву. А как же Маргет?

- Гордячка,- зло бросил Мюллер,- не понимает, что между ней и Виллемом все кончено. Биллем никогда к ней не вернется, даже если останется жив. Все бунтовщики будут подвергнуты суровому наказанию.

- Ты действительно уверен, что Биллем не вернется? - спросил Дамке.

- Никаких сомнений нет, Маргет уже сейчас может считать себя вдовой.

Дамке отправился к Себу. Там он встретил Маргет. Себ очень обрадовался Дамке, да и Маргет была ему рада. Она спросила, как ему живется в городе и не жалеет ли он о том, что оставил колонию.

Дамке медлил с ответом.

- Жизнь в городе легче, чем здесь,- сказал он,- но тут я чувствую себя дома.

Дамке подарил Катрин и Маргет шелковые ленты, украшения, купленные им -в Саратове у китайского купца.

С того дня он стал часто наведываться к Маргет, помогал ей в хозяйстве и подолгу с ней беседовал. У Анны Марии Кантер наконец снова появился повод для сплетен.

- Эта Маргет просто шлюха, иначе она не пустила бы чужого мужчину и на порог.

Мюллер предостерег Дамке: к распутству в колонии относились строго.

 

Пугачев тем временем спешно оставил Саратов и двинулся дальше на юг. Армия Мансурова шла за ним по пятам. Вся местность от Казани до Саратова кишела большими и маленькими отрядами восставших, которые действовали теперь уже самостоятельно. Они часто ничего не знали о том положении, в котором находился Пугачев, а Пугачев ничего не знал о них. Такие отряды то и дело появлялись в колонии, меняли лошадей, забирали седла, продукты, отдыхали несколько дней и отправлялись дальше. Если им попадался дворянин или чиновник из города, его убивали. Но все они выглядели усталыми и, казалось, охотно сменили бы свою беспокойную кочевую жизнь на мирное крестьянское житье.

Из Шёнхена поступило известие, что окружной комиссар Вильгельми вернулся и снова взял в свои руки управление колониями. Он стал формировать из колонистов команды, которые должны были преследовать группы пугачевцев, рассеявшиеся по всей округе. На победу Пугачева ни у кого уже не было надежды.

В колонии стало известно, что окружной комиссар держит под арестом трех караманцев из тех четырнадцати, что ушли к Пугачеву, в том числе и Мартина Кантера. О Виллеме никто ничего не слышал.

Из Саратова также доходили известия, что там жизнь входит в обычную колею. Возвратился туда и начальник конторы опекунства. Все бумаги канцелярии были захвачены Пугачевым, и теперь все приходилось начинать заново.

В колонию вернулись Гогель и Державин с командой хорошо вооруженных солдат. Они даже привезли с собой нушку. Гогель велел колонистам привести в порядок его дом н двор и возвратить ему всю мебель, утварь, скот, продукты, которые во время его отсутствия разобрали по своим домам караманцы.

Пугачев, оставив Царицын, спешил дальше на юг, но генерал Михельсон настиг его недалеко от города. С горсткой преданных ему людей Пугачев бежал на Яик, откуда когда-то началось его восстание. Там его и схватили. Об этом с гордостью сообщил Гогель на сходе общины.

Теперь колонистам оставалось одно - налаживать свою жизнь на Карамане. Ущерб, нанесенный им войной, был велик, скота осталось мало, поля были запущены, запасы уничтожены...

Державин с командой солдат отправился в сторону Шёнхена, где действовали еще отдельные группы пугачевцев. Гогель уехал в Саратов, чтобы просить помощи для терпевших нужду колонистов.

Дамке провел ночь у Маргет. Утром он оседлал коня и поспешил в Покровскую слободу. Он собирался вернуться через неделю и увезти Маргет с собой в город, чтобы больше не разлучаться с ней.

Лаутербах приехал, когда уже никто не чаял увидеть его живым. Он был в прекрасном расположении духа, а его телега была нагружена сеном. Лаутербах сказал, что провел все это время на волжских лугах, замечательно себя чувствуя при мысли, что постоянно подвергается опасности.

Спустя долгое время после поражения Пугачева в колонию привезли семь колонистов из тех четырнадцати, что примкнули к восставшим. Один из них рассказал, как погиб Биллем.

Мы были окружены, и кольцо вокруг нас все сжималось. Я был с ним рядом. Он спокойно смотрел на все происходящее. Нас еще не совсем окружили, еще можно было спастись, и я сказал ему, что надо попытаться прорваться, однако Биллем посмотрел на меня пустым взглядом, затем вскочил вдруг на коня и сам ринулся на врагов. Раздались выстрелы, он упал с лошади. Так он и остался лежать под копытами коней. После боя нас взяли в плен и долго еще держали на том месте. Я стал искать Виллема среди убитых и вскоре нашел. Он был мертв, в груди его зияла рана. Глаза были открыты и смотрели так страшно, что мороз подирал по коже.

Мюллер записал этот рассказ и заставил колониста подписаться. Он объяснил, что этого будет достаточно, чтобы засвидетельствовать смерть Виллема.

5

В августе 1774 года в колонии Мечеть появился Сатылган со своей бандой. Его отряд насчитывал больше трехсот человек. Старую мечеть у озера знал каждый мусульманин до самого Яика. Здесь пастухи возносили молитвы к аллаху. Сатылган надеялся, что горячая молитва даст ему помощь и защиту аллаха. Много лет он занимался разбоем и грабежом, и еще ни разу никому не удавалось поймать его. Несомненно, ему помогал аллах. Да и как могло быть иначе - ведь он вел войну с. неверными, а это был его священный долг.

Когда-то давно Сатылган вместе со своим сыном Мука-ном в поисках нового пастбища вышел к Тоболу. В степи он наткнулся на крестьянина с двумя малолетними детьми. Они заблудились. Сатылган обещал показать им дорогу в их деревню, но по пути решил их ограбить. Когда крестьянин понял его коварство, Сатылган попросту убил его, а детей взял с собой в Тургай. Почти год продержал он их у себя. Однажды в дом к нему прибыл гость - мусульманин с юга. Он торговал скотом, но, увидав у Сатылгана детей, купил и их, заплатив ему столько, сколько стоила дюжина лошадей. Сатылган понял, что это дело выгодное, и он пообещал торговцу к следующему его приезду приготовить новый товар. А тот в свою очередь дал ему задаток с условием, что Сатылган будет продавать людей только ему.

С того времени Сатылган со своим сыном Муканом подстерегал добычу поблизости от деревень, где жили русские, уводил их к себе и продавал в рабство. Постепенно к Сатылгану присоединились и другие: Таир, Джусуп, Элебай, еще несколько человек. Теперь они отваживались нападать не только на одиноких людей, но и на небольшие деревни. Если им не удавалось заполучить русских, они ловили башкир, оправдываясь тем, что их жертвы изменили вере.

Сатылган хозяйничал на все большем пространстве. Его лазутчики добирались до самой Волги. Как-то один из них, по имени Валихан, принес ему известие, что на Карамане появились новые деревни. Жители их - неверные, пришедшие из далекой страны на Западе. Они безоружны и живут мирно. Говорят на своем языке и никак не защищены русским царем. Сатылган тотчас начал готовиться к набегу на Караман. Он очень торопился, ибо опасался, что его может опередить соперничающая с ним банда Ибрая.

Чтобы не привлекать к себе внимания, разбойники уезжали с Тургая поодиночке. В условленном месте банда вновь собралась вместе, чтобы осуществить свой план.

 

Колонисты сеяли рожь - из всех зерновых она давала на Карамане самый большой урожай и лучше переносила засуху, чем пшеница, овес и ячмень. Лучшая земля находилась у Волчьего оврага. Овраг был большой, глубокий, заросший кустами и деревьями. Место это было опасное: здесь хозяйничали волки, а порой прятались и разбойники, нападавшие иногда на колонистов, когда те работали в поле. Поэтому колонисты старались не выезжать в поле поодиночке.

На дне оврага били холодные ключи. В полдень, когда солнце пекло особенно сильно, Филипп Шрайнер с несколькими колонистами спустился в овраг, чтобы набрать воды. Вооружены они были только дубинами. Вдруг колонисты остановились в испуге: перед ними на земле лежали трупы. Вероятно, напали на них недавно: кровь на ранах еще не запеклась.

Колонисты собрались тотчас бежать отсюда, позвать на помощь,- возможно, убийцы еще находились где-то поблизости, но тут в кустах раздался стон. Осторожно заглянув туда, они увидали лежащего на земле человека с узкими раскосыми глазами. Он умоляюще смотрел на них, показывая на рану в животе.

- Валихан,- хрипел он.

Шрайнер принес ему воды из источника. Умирающий жадно выпил. Потом ткнул себя пальцем в грудь, с трудом выдавил: "Ибрай, Ибрай" - и замолк навсегда. При нем колонисты нашли кинжал и веревку. Все трое убитых были киргизами. Случай этот показался колонистам очень странным. Они не могли понять, что привело сюда этих людей и кто их убил. Караманцы выкопали на краю оврага могилу и зарыли мертвых.

В субботу после утренней молитвы лазутчик Валихан рассказал своему главарю о том, что случилось на Карамане, о своей встрече с лазутчиками Ибрая.

- Я подкрался к ним ночью, когда они спали. Двое умерли, не проснувшись,- вот в доказательство их кинжалы. Но один из них, младший Ибрай, открыл глаза и узнал меня. Он назвал меня по имени. Он хотел бежать, но я ударил его кинжалом.

- Он не ушел? - взволновался Сатылган.

- Он не мог уйти. Просто я не смог найти его труп, потому что было темно. Аллах свидетель, что он мертв.

Но Сатылган не успокаивался.

- Я хочу видеть его труп,- сказал он.- Если Ибрай живым вернется к своему главарю, тот станет мстить мне.

Сатылган стал расспрашивать Валихана о колонистах, об их поведении, о том, не подозревают ли они о готовящемся нападении.

После этого он погрузился в глубокую задумчивость. В такие часы никто не смел его тревожить: все разбойники знали, что их главарь советуется с аллахом. Сидя на земле, они в почтительном молчании ожидали, какое решение примет Сатылган.

Сатылган, однако, никак не мог решиться напасть на колонию. Валихан и все остальные это почувствовали. Это вызвало у них недовольство, ибо они рассчитывали на богатую добычу. Рабов теперь у них покупали не только мусульмане из Бухары, но и богатые баи с Тургая и из Акмолы. Они платили большие деньги, ведь наличие рабов было признаком могущества и богатства.

После долгого размышления Сатылган обратился к своей банде со следующими словами:

- Горе мне! Силы оставили меня. Руки мои уже недостаточно сильны и быстры, чтобы наносить точные удары кинжалом. Моя голова болит, и глаза утратили ясность. Наберитесь терпения!

Приспешники Сатылгана удивленно переглядывались. Главарь покидает их в столь ответственный час!

Валихан поднялся с земли. Голос его звучал угрожающе:

- Теперь вашим главарем буду я! Мои руки сильны и кинжал остер!

В этот миг и Сатылган поднялся во весь свой рост. Он был на голову выше всех. Один прыжок - и он уже возле Валихана. Тот попытался отпрянуть в сторону, но кинжал Сатылгана поразил его прямо в грудь. Валихан рухнул на землю. Из глубокой раны лилась кровь. Он умер прежде, чем все остальные успели сообразить, что произошло.

Окаменев от страха, разбойники уставились на Сатылгана. А он медленными шагами направился к озеру, омыл свои руки, опустился на землю рядом с трупом Валихана вознес молитву аллаху. Его примеру последовали и другие разбойники. Усевшись в кружок, они долго и истово молились.

 

Солнце садилось в долину Карамана, освещая багряным светом клочья рваных облаков на горизонте. После душного томительного дня вечерняя прохлада приятно освежала. Скот возвращался с пастбища: мычали коровы, блеяли овцы. К колонии верхом на крепком красивом коне подъехал Дамке, а следом за ним шли нанятые им подводы. Возницы с любопытством осматривались. Они дивились на новую деревню, возникшую здесь, на Карамане. Особенно поразили их прямые улицы и аккуратные прямоугольные дворы.

- Иноземцы поддерживают во всем чистоту и порядок. Но это просто скупость да хвастовство. Не понимаю, какая им от того польза? Для чего им прямые улицы? Красоты никакой; ей-богу, кривые лучше.

Другой возражал:

- Нет, так улица выглядит аккуратнее. И отец Григорий говорит, что мы, православные, должны учиться хозяйствовать у колонистов.

Дамке сразу направился к Маргет, которая уже с нетерпением его поджидала.

В тот же вечер Дамке навестил Себа и Катрин. Оба были очень рады его приезду. Им хотелось побольше узнать о жизни в Покровской слободе - ведь недавние кровавые события не могли пройти бесследно для городка. Вспомнили Виллема. Оба - Дамке и Себ - глубоко сожалели о его гибели.

- Почему он должен был умереть первым, такой здоровый и так любивший жизнь? - сетовал Себ.

- Кто знает, что было у него на душе, раз решился пойти под пули,- сказал Дамке.

Их беседа затянулась до глубокой ночи. Говорили о властях в Петербурге. Может быть, надеялся Себ, они уже убедились в том, что условия для колонистов на Карамане слишком тяжелы и их следует переселить в другую местность? Дамке только махнул рукой:

- Мы нужны правительству здесь, на Карамане, чтобы укрепить власть императрицы в этих местах. Чиновников не волнует, трудно нам живется здесь или легко. Они исходят не из чувств, а только из расчета.

Дамке уже собрался уходить, но тут в дом к Себу вбежал Соломон Клейн. Заикаясь от волнения, он рассказал о том, что услышал от приехавшего сегодня в колонию калмыка. Тот сообщил, что видел у Мечети несколько сот вооруженных киргизов. Они пришли издалека и явно замышляют недоброе.

Это известие очень обеспокоило Себа: такой большой отряд мог быть весьма опасен. С другой стороны, откуда бы здесь взяться такому количеству киргизов? Ведь вся местность прочесывалась правительственными войсками, которые вылавливали остатки пугачевцев. Все же Себ велел Клейну сообщить эту новость колонистам, чтобы они были поосторожней и лучше охраняли свой скот.

Дамке это сообщение нисколько не взволновало, Он не мог себе представить, чтобы какие-то жалкие кочевники решились напасть на целую колонию. От Себа Дамке зашел к Мюллеру. Некогда веселый и жизнелюбивый музыкант все больше и больше уходил теперь в религию.

- Именно здесь я познал истину, - рассуждал Мюллер.- Тяжелая и скудная жизнь на Карамане приносит мне больше радости, чем прежняя - легкая и расточительная. Только в нужде и муках постигается смысл жизни. Так задумал творец.

Дамке не разделял этих мыслей, однако спорить со своим другом не стал. Мюллер, считал он, сделавшись учителем, слишком уж вошел в эту роль. Счастье и благополучие Дамке видел в другом. Почему он должен заботиться о том, что будет после смерти, если жизнь и без того коротка? К тому же Дамке казалось, что жизнь его теперь, когда он наконец с Маргет, только и начинается. Ему иногда даже было смешно: простая крестьянка сделалась для него всем на свете. Да и Караман уже не казался ему больше таким чужим, как тгрежде. Долина реки, холмы, дубовая роща - все стало знакомым и .близким.

На горизонте за Караманом собирались черные тучи, издалека доносились раскаты грома, вот-вот хлынет дождь. В овраге кричал филин. Дамке сделалось не по себе, и он, прибавив шагу, заспешил по пустынной улочке.

Возчики, приехавшие с Дамке, уже устроились на ночлег. Маргет ждала его. Завтра, в воскресенье, пастор Иоганнес должен был обвенчать их.

Воскресенье было в колонии всегда праздником. В этот день люди отдыхали от тяжелой работы, развлекались, как умели. Именно на воскресенье приходились обычно какие-нибудь памятные события. В одно из воскресений 1767 года Себ был избран старостой общины, воскресным днем 1768 года состоялась свадьба Маргет и Виллема. В воскресенье в августе того же года Дамке покинул колонию. Теперь, в воскресный день 1774 года, должно было состояться венчание Даниэля Дамке с Маргет, и об этом знала вся колония.

С раннего утра Катрин принялась за работу. Она чистила башмаки, приводила в порядок воскресную одежду, умывала детей. Из кладовой принесла муку и масло, чтобы приготовить лапшу - любимое кушанье Себа. В который раз уже Катрин показалось, что кладовая маловата, и она снова попросила Себа разобрать двойную стенку, которую он сделал по просьбе Катрин, чтобы можно было спрятаться от пугачевцев:

- Война ведь кончилась, и убежище нам больше не понадобится.

Себ, соглашаясь с ней, кивнул, однако сказал:

- Не будем пока торопиться.

За песчаным косогором всходило солнце, его лучи заливали все вокруг. Стало тепло. На деревенской улице появились колонисты в воскресных платьях с женами и детьми. Люди торопились на воскресную службу к церкви - деревянному домику на берегу Карамана.

Мюллер поднял флажок на флагштоке - знак того, что скоро начнется служба. Себ вошел в церковь с озабоченным лицом: его все беспокоило вчерашнее сообщение о киргизах. Еще рано утром он отправил Петера фон дер Лаутербаха к Мечети - посмотреть, что там творится, а тот до сих пор не возвращался. Почему же его так долго нет?

Церковь в тот день была переполнена как никогда. Всем хотелось посмотреть на венчание старого холостяка, бывшего офицера, ныне покровского купца Дамке с хорошенькой вдовушкой Маргет. Они не были похожи на молодых жениха и невесту, глядя на которых все радуются их цветущей юности или вспоминают свою молодость. Здесь соединялись люди зрелые, проверившие свои чувства.

- Наконец-то Дамке сделал решительный шаг и станет солидным человеком, семьянином,- сказал Филипп Шрайнер.

Среди колонистов только и разговоров было о том, как пышно Дамке собирается отпраздновать свою свадьбу. Одной водки из города было привезено пять ведер, а уж пряников, меда, вяленой рыбы - не счесть. Да еще, Маргет забила откормленного бычка. Не было недостатка ни в пиве, ни в медовухе. Однако все это следовало хранить в тайне от Гогеля, так как расходовать много на свадьбы колонистам запрещалось.

- Что же, мы так и будем всегда спрашивать, сколько и чего нам есть и пить? - в сердцах бросил Ханс Гааль.

Никто не мог понять, почему их жизнь в колонии так несправедливо устроена.

Филипп Шрайнер продекламировал:

Ненависть прочь!

Даже если терпеть невмочь.

Ненависть прочь!

Даже пусть в ступе хотят истолочь.

С веселым лицом встречать напасть -

Только на это у бедного власть.

 

- Только это мы и можем - быть покорными, как бараны,- горько добавил Шрайнер.

Стало душно: вероятно, над Караманом опять собиралась гроза. В церкви было тихо. Те, кого она вместить не смогла, ждали на улице и внимательно слушали: вот-вот должен был прозвучать традиционный вопрос священника, а вслед за ним ответы жениха и невесты. Каждый взрослый колонист знал процедуру венчания наизусть и мог бы сам проделать все без ошибки не хуже любого священника.

Вдруг тишину нарушил топот копыт. С песчаного косогора на деревню неслись всадники, а впереди, немного опережая их, мчался Петер фон дер Лаутербах. Люди бросились врассыпную, с ужасом глядя на надвигавшуюся орду. Тем временем фон дер Лаутербах уже достиг деревни.

- Это разбойники! - только и успел он крикнуть Себу.

- Езжай быстро в Екатериненштадт, зови подмогу,- приказал Себ.

Петер подхлестнул коня и стремглав помчался в сторону города.

Тем временем разбойники уже въехали в деревню. Мужчины вооружились кто чем мог, женщины и дети прятались в домах. А в церкви своим ходом шло венчание. Шрайнер успел крикнуть в открытое окно:

- Спасайтесь, разбойники!

Пастор Иоганнес произнес последние слова обряда, и новобрачные, услышав: "Да будет господь с вами", последними выбежали из церкви.

 

Сатылган поделил свою банду на десятки. В каждой десятке был свой предводитель. При нападении на колонию десятка должна была держаться вместе и окружать не больше трех-четырех человек, чтобы всегда иметь превосходство в силах. Десятка должна была сама заботиться о своих раненых. Предводитель мог на месте убить труса или проявившего недостаточную жестокость, если большинство в десятке давало на это согласие. Тот, кому удавалось связать пленного, получал половину его стоимости. Другая половина поровну делилась между членами десятки.

Разбойники окружили Себа. Размахивая косой, он отбивался уже из последних сил. Бандиты, боясь подойти к нему близко, безуспешно пытались набросить на него аркан. Постепенно Себ стал ослабевать, и, увидав, что помощи ждать неоткуда, он сам бросился на одного из разбойников и нанес ему удар. Но другие тут же повалили Себа и связали. После этого с криком "Аллах, аллах" они окружили раненого, положили его на землю. В этот миг Себу удалось развязать веревки. Оглянувшись, он увидел Шрайнера, который отбивался от напавших на него топором. Себ поспешил ему на помощь. Однако врагов было много, противостоять им было невозможно. Наконец сильный удар сбил Шрайнера с ног, и он рухнул на землю. Людям Сатылгана удалось связать и вконец обессилевшего Себа.

Колонисты сопротивлялись отчаянно, однако многие были уже пойманы и связаны. Разбойники схватили пастора Иоганнеса, Дамке, Маргет, Регину. Лишь очень немногим удалось спрятаться в погребе или в стоге сена, в огороде. Катрин со своими детьми укрылась в тайнике. Как хорошо, думала она, что Себ не успел его сломать. Разбойники обшарили дом, кладовую, унесли все запасы еды, но Катрин и детей не обнаружили.

Кое-кому удалось убежать к Караману и спрятаться в прибрежных кустах.

Сопротивляться было бесполезно. Колонисты поняли, что киргизы явились не только для того, чтобы грабить их, они охотились прежде всего за людьми.

Всех, кого удалось схватить и связать, загнали в церковь. Женщины плакали, дети кричали. Многие из мужчин были ранены и громко стонали. Они не могли поверить, что их продадут в рабство.

- Вот за этого здоровяка нам отвалят много денег,- указал один из разбойников на Дамке.

Дамке не понял слов, но по его ухмылке догадался, что он сказал. Руки у Дамке были связаны, однако, изловчившись, он так ударил разбойника головой, что тот рухнул на землю. Вскочив на ноги, он с кинжалом бросился на Дамке, но сообщники успели оттащить его в сторону. Разбойник по имени Таир, поймавший Дамке, еще пригрозил:

- Если ты отнимешь у меня мою добычу, я тебя убью. Киргизы погнали пленных колонистов той же дорогой, что явились сюда. Вместе с людьми гнали скот: лошадей, коров, овец. Всадники плотным кольцом окружили пленников. Каждый вез еще и узел с награбленным добром. Себ велел всем идти как можно медленнее, но люди Сатылгана подгоняли караманцев нагайками. Те, кому грозила нагайка, убыстряли шаг, наталкивались на шедших впереди; слабые падали на землю, стонали и кричали, а разбойники тщетно пытались навести порядок.

Регина шла за Шрайнером. Женщин и детей бандиты освободили от веревок, поэтому руки у нее были свободны. Регина потихоньку начала развязывать узел, стягивавший руки Шрайнера. Шедшие рядом окружили их, чтобы разбойники ничего не заметили. Теперь веревки уже еле держались, и Шрайнер только делал вид, что руки у него по-прежнему связаны. Они миновали долину Карамана и поднялись на песчаный косогор. Дальше дорога шла по крутому берегу. Колонисты сами проложили ее вдоль обрыва, чтобы сберечь землю и без того небольших полей, с таким трудом отвоеванную у степи. Им здесь был знаком каждый поворот дороги, каждый аршин берега и каждый уголок в долине, поросшей густым лесом.

 

В это время в колонии те, кому удалось избежать плена, осторожно выбирались из укрытий. Вышла из дома и Катрин с детьми. Себа нигде не было. Соседка рассказала ей, что видела, как его связали бандиты и увели. Ужас Катрин был настолько велик, что она не могла ни кричать, ни плакать, казалось, она окаменела.

Все собрались у дома Катрин и смотрели в сторону Карамана, где киргизы гнали пленных. Вдруг они увидели, как толпа пленных смешалась. Разбойники заметались в разные стороны, потом остановились у обрыва, спешились и долго смотрели вниз в долину. Но издалека трудно было понять, что там произошло.

Во всей колонии оставалось теперь всего десяток мужчин. Пытаться догонять Сатылгана, чтобы отбить пленных, было бессмысленно. Поэтому решили ждать помощи из Екатериненштадта и потом уже всем вместе отправиться в погоню.

Вскоре толпа пленников, подгоняемая разбойниками, скрылась за холмом. Вдруг все увидели, как несколько всадников повернули коней и* поскакали назад, в долину. Испугавшись, что они вернутся в деревню, женщины и дети снова попрятались, а мужчины вооружились косами и топорами. Однако разбойники остановились у опушки леса, вблизи реки.

Только с наступлением ночи колонисты узнали от Филиппа Шрайнера, ускользнувшего от Сатылгана, о том, что произошло.

- Руки у меня были развязаны,- рассказывал Шрайнер,- и, когда мы подошли совсем близко к обрыву, я прыгнул в сторону и покатился вниз. В такую минуту не чувствуешь ни высоты, ни страха. Я вскочил и побежал со всех ног, слыша только свист арканов. Лес в том месте редкий, я боялся, что меня увидят с холма, поэтому спрятался в кустах, ожидая, пока разбойники скроются. Но они неожиданно повернули коней, спустились вниз, в долину, и стали искать меня. Один спешился и подошел к кусту, за которым я сидел. Он меня не видел. Но когда разбойник подошел совсем близко, я не выдержал, выскочил из-за куста и ударил его по голове толстым суком. Он тотчас свалился замертво. Я взял его кинжал и снова засел в кустах, ожидая появления других. Они рыскали по опушке до самого вечера, но им не удалось меня обнаружить. Я слышал, как они звали своего товарища. Прошло несколько часов, разбойник очухался, побрел к реке, жадно напился. Потом он встретился со своими сообщниками. Я видел, как он им что-то рассказывал, показывая рукой на те кусты, где сидел я. А я, зажав, в руке кинжал, собирался дорого продать свою жизнь. Однако разбойникам, как видно, надоели поиски, они оседлали коней и поскакали догонять остальных.

Всю эту ночь те, кто остался в деревне, провели без сна. На холме выставили дозорных, чтобы те при приближении разбойников сразу подняли тревогу. А утром в колонию прибыл Гогель. Он уже знал о нападении и тотчас отправился в соседние села за подмогой.

К полудню следующего дня из Екатериненштадта явился пастор Балтазар Вернборнер. Он привел лишь нескольких смельчаков, вооруженных топорами да пиками. Вернборнер жаловался, что екатериненштадтцы, услышав о набеге киргизов на колонию, сильно испугались и стали готовиться защищать город. Все огнестрельное оружие они оставили для защиты города.

Вернборнер хотел немедленно отправиться в погоню за Сатылганом, но его отговорили от этого безрассудного шага. Филипп Шрайнер, который лучше других мог оценить ситуацию, доказывал, что преследование столь малыми силами принесет лишь новые жертвы. Вернборнер, однако, не поддавался на уговоры. Он сказал, что каждый час, проведенный в плену у этих антихристов, опасен для несчастных и потому их надо освободить как можно скорее.

Наконец, после долгих споров, решили, что Вернборнер со своим отрядом будет преследовать разбойников только на расстоянии, пока не подоспеет Гогель со своими людьми. Ожидали также помощь из Шёнхена, куда отправился фон дер Лаутербах. Катрин и Филипп Шрайнер смотрели вслед Вернборнеру и его отряду, отправлявшимся в степь.

- Это будет чудо, если такая маленькая горстка людей сумеет одолеть разбойников,- сказала Катрин.

Шрайнер тяжело вздохнул:

- Они отправляются прямо к черту в лапы. Колония была разорена. Люди не находили себе места, плакали и стенали. Особенно горевали женщины, чьих мужей увели бандиты. Катрин старалась утешить их. Она уговаривала несчастных не падать духом, уверяла, что их мужья скоро вернутся домой целые и невредимые.

- Правительство пошлет солдат, и они разгромят банду. Оно победило войско Пугачева, неужели не справится с какими-то жалкими разбойниками?

Но у самой Катрин на сердце было тяжело. Она уже не ощущала в себе той бодрости духа, которую испытывала в начале их жизни в колонии. Тогда она твердо была уверена в том, что выдержит даже и самые тяжкие удары судьбы. Теперь она с болью в сердце смотрела вслед Вернборнеру и его людям. Когда же кончатся все эти несчастья? Почему люди все время воюют друг с другом? - спрашивала она себя и не находила ответа.

К Катрин зашла ее соседка Ева. Она была полна надежды на то, что Вернборнеру удастся освободить колонистов.

- Конечно, он их освободит,- повторяла она.- Воюют ведь не только числом. Недаром говорится в сказках, что один богатырь стоит целой сотни воинов.

- Но жизнь - не сказка,- серьезно ответила ей Катрин.

Ночь показалась колонистам бесконечной. Люди прислушивались к каждому шороху. Мужчины не расставались с оружием. Дозорные на холме напряженно вглядывались в темноту.

Поздно ночью в колонию вернулся фон дер Лаутербах. Он еле держался на ногах. Тяжко ему было услышать здесь, что разбойники увели его жену.

- Я освобожу ее, куда бы они ни завели их, хоть в самый ад,- поклялся Лаутербах.

А в колонии знали, что Петер фон дер Лаутербах слов на ветер не бросает.

 

Известие о бегстве Шрайнера привело Сатылгана в бешенство. Он подозвал Джусупа и спросил его, где пленный, которого они искали. Джусуп, еще не оправившийся от шрайнеровского удара, сказал, что ни о чем не знает. Сатылган так хлестнул его нагайкой по спине, что тот скорчился от боли.

Киргизы старались гнать своих пленников как можно быстрей. Себ шел в числе первых. Он, как всегда, сохранял присутствие духа. Пастор Иоганнес молился. Мюллер молчал, а если открывал рот, то повторял одни и те же фразы о великой власти страдания, которое возвышает душу больше, нежели радости и счастье.

- Ночью я убегу,- сказал Дамке.

- Нет, нет,- испугалась Маргет,- я не хочу оставаться здесь одна.

- Я возьму тебя с собой, мы убежим вместе.

- Ничего у нас не выйдет,- сказала Маргет.- Они убьют нас, если поймают. Они сейчас в ярости оттого, что упустили Шрайнера. Они замучают нас до смерти, чтобы напугать других. Лучше уж тащиться вместе со всеми, пока нас не освободят.

- А если помощь не придет? У меня есть подозрения, что эти бандиты могут быть в сговоре с властями. Местные попы и чиновники, думаю, хотели бы, чтобы колонисты и вовсе исчезли с волжских берегов. Вряд ли они будут прилагать искренние усилия к тому, чтобы освободить нас.

Маргет эти слова привели в отчаяние. До сих пор она твердо верила, что русское правительство сделает все, чтобы освободить их.

В их разговор вмешался Мюллер:

- Господин офицер сказал правду, мы у местных властей - бельмо в глазу. И по двум причинам: во-первых, потому, что мы не говорим по-русски, во-вторых, потому, что мы не принимаем православие.

- Это еще не все,- подхватил Дамке.- Русские чиновники хотели бы обращаться с нами, как с покоренным народом, да не получается. Это злит их и вызывает ненависть к нам.

Пастор Иоганнес попытался всех успокоить:

- Мы находимся под защитой великой императрицы Екатерины Второй. Она правит этой страной, и с нею бог. Государыня поможет нам, ее чиновникам придется выполнить ее волю, иначе они будут наказаны. Наша вера - наша крепость, ею защитимся и спасемся.

- Трудно переносить, когда вот эти собаки гонят тебя по степи! Если бы это были хотя бы солдаты, а то подлые разбойники без чести и совести.

- Не растравляйте себе душу,- вмешался Себ.- Люди и так упали духом. Русские чиновники выполнят свой долг, не беспокойтесь. Ведь мы - их капитал, как же они могут его лишиться. Нам надо лишь позаботиться о том, чтобы остаться в живых. Путь до Яика долгий, нас найдут и спасут.

На третий день после набега в колонию явился большой отряд: колонисты из соседних деревень пришли на помощь своим землякам. Все они были люди крепкие, на конях и хорошо вооруженные. Командовал этим отрядом Гогель. Все старались соблюдать военную дисциплину. Следом за ними ехали повозки с провиантом, котлами, палатками и прочими необходимыми в походе вещами. При виде всего этого колонисты вздохнули с облегчением, у них опять появилась надежда.

Отряд Гогеля пробыл в колонии несколько часов. Офицер обучал людей разным приемам, которые могли пригодиться в схватке. Те немногие из колонистов, что уцелели после набега, также присоединились к отряду.

Вечером вернулся неутомимый Лаутербах, ездивший на разведку. Он сообщил, что разбойники вместе со своими пленниками находятся теперь у Мечети. Заметив его, они погнались за ним, но догнать не смогли. В степи, неподалеку от Мечети, он видел трупы. Но убитые были так изуродованы, что он не смог их опознать.

Совсем поздно вечером в колонию прибыла еще подмога из Екатериненштадта и Шёнхена. Собралось почти четыреста человек, все на конях и с оружием. Этих людей привел Гаврила Державин. Офицеры, посовещавшись, решили, что Державин будет командовать всеми силами.

Теперь уже никто не сомневался, что угнанные колонисты будут освобождены. Отряд Державина превосходил банду численностью и был лучше вооружен.

В поход выступили еще до рассвета. Впереди ехал небольшой отряд под водительством Лаутербаха. Продвигались вперед осторожно, стараясь остаться незамеченными, говорили шепотом. Державин решил напасть на разбойников рано утром, чтобы потом, если они обратятся в бегство, преследовать их при свете дня. Гогель ехал рядом с Державиным. Они еще раз обсудили план нападения. Разбойники не будут оказывать им сильного сопротивления, уверял Державин.

- У них душа шакала - они бессердечны и кровожадны, но лишь когда чувствуют себя вне опасности.

Державин хотел окружить банду, чтобы никто из разбойников не мог бежать.

- Если они ускользнут от нас, то через некоторое время снова вернутся сюда, ибо причину неудачи они будут искать только в своей неосторожности.

- Может быть, эти разбойники - воины? - рассуждал Гогель.- Ведь киргизы до сих пор не покорены, они по-прежнему пытаются бороться за свое' господство в этих местах, а правительство не принимает против них решительных мер.

- Нет, это просто люди, которых привела сюда жажда наживы,- возразил Державин.- Однако, чтобы докопаться до истины я предотвратить новые набеги, придется подвергнуть их основательному допросу.

Разговор прервало появление гонца из передового отряда.

- До лагеря бандитов можно добраться через час. Они расположились в долине у Мечети. Через полчаса будут уже видны огни их костров.

Державин отдал передовому отряду приказ расположиться неподалеку от лагеря разбойников.

 

На востоке занималась заря. Дул прохладный ветер. Люди, измученные долгими переходами, дремали в своих седлах.

Усталость усыпила и людей Сатылгана. Они спали, сидя на земле у костров. Их лошади паслись неподалеку.

Этой ночью Дамке несколько раз уговаривал Маргет бежать. Однако всякий раз, стоило ему пошевелиться, он ловил на себе взгляд узкоглазого Джусупа. Киргиз ни на мгновение не выпускал его из поля зрения. Он слишком хорошо знал, что, если Дамке убежит, Сатылган убьет его.

Мюллер, которому не спалось, объяснял своим соседям, что ясный восход солнца приносит счастье. Если же солнце скрыто облаками и лучи его невидимы, грядущий день не принесет ничего радостного.

- Это я слышал в Касселе от кормилицы и потом много раз убеждался, что примета верная. В Гессене редко бывает ясный восход, потому там и радостных дней у меня было мало.

Несчастные пленники никак не могли уснуть. Ночь в степи под открытым небом была холодна, к тому же мысль о грозившем им рабстве была просто невыносима. Люди держались только надеждой на спасение.

Дамке пытался подсчитать, сколько людей можно собрать в городе и в соседних колониях, чтобы победить разбойников. Вчера конники Сатылгана столкнулись с группой Вернборнера и истребили ее полностью. Теперь было ясно, что отряд должен быть большой и хорошо вооруженный, иначе с Сатылганом не справиться.

- Как вы думаете, пошлет правительство солдат, чтобы освободить нас? - спросил Мюллер.

- Я в этом уверен,- ответил Дамке.- Императрица не потерпит, чтобы киргизы безнаказанно чинили разбой в этих местах. Колонии дорого обошлись правительству, они ему нужны, поэтому оно не даст их разрушить.

Всем хотелось надеяться на спасение, но когда оно придет, никто не знал.

Накануне Сатылган послал часть своей банды во главе с Элебаем совершить набег на колонию, расположенную неподалеку от Мечети. Путь туда был недолог, и Элебай уже к вечеру должен был быть на месте. А вдруг Элебай решил возвратиться другим путем или вообще скрыться с добычей? При этой мысли кровь бросилась в голову Сатылгана. Ладно, этот негодяй еще узнает, как обманывать Сатылгана!

Стало уже совсем светло. Взошло солнце, небо было безоблачным. Вдруг Маргет, приподняв голову, прислушалась.

- Я слышу топот копыт,- воскликнула она.- Отчетливо слышу.

Все тоже прислушались. Маргет была права. Конский топот вскоре услышали и разбойники. Все напряженно всматривались в ту сторону, откуда должны были появиться всадники.

Сатылган с удовлетворением кивнул:

- Это Элебай возвращается. Что ж, его счастье. Бандиты с нетерпением ждали Элебая, заранее радуясь богатой добыче. А Сатылган уже обдумывал новый набег. Он станет теперь самым богатым торговцем белыми рабами в киргизских степях, даже ханы будут оказывать ему почет и уважение.

Наконец на холме показались всадники. Это был Державин со своим отрядом. Они стремительным галопом мчались к лагерю. В центре скакал Державин, а на флангах еще два офицера. Киргизы в мгновение ока вскочили на коней и понеслись навстречу отряду... Пленники с надеждой смотрели на тех, кто спешил им на выручку. Разбойники, охранявшие их, еще плотнее сомкнули кольцо и угрожающе подняли нагайки.

Сатылган взмахнул кнутом - это был знак к нападению. Но, к ужасу разбойников, число всадников, появлявшихся из-за холма, все росло. Сатылган смотрел на мчащихся на него неверных с испугом и растерянностью. Разбойники повернули коней и обратились в бегство. Раздались выстрелы, несколько киргизов свалилось с лошадей, другие в смертельном страхе бежали.

Пленники ликовали. Себу уже удалось развязать веревки, и он, недолго думая, бросился на одного из разбойников, который во время пути особенно безжалостно подгонял их нагайкой. Тот собирался уже ускакать, но Себ так быстро стащил его с лошади, что он не успел даже вытащить кинжал. Другие бандиты хотели прийти ему на помощь, но, увидев, что Сатылган и все остальные в панике разбегаются, не стали медлить и тоже повернули своих лошадей.

Пленники, сбросив веревки, кинулись на пойманного разбойника. Маргет, выхватив у него нагайку, что было силы хлестала его по спине.

Дамке поймал какую-то лошадь, потерявшую седока, и тоже пустился в погоню за Сатылганом.

При каждом новом выстреле разбойники, все сильнее прижимаясь к гривам своих лошадей, призывали на помощь аллаха.

Долгожданный миг освобождения наступил. Пастор Иоганнес опустился на колени и стал молиться так горячо и истово, как не молился никогда в жизни. Державин со своим отрядом продолжал преследование, он торопился сомкнуть кольцо, чтобы не дать банде уйти. К освобожденным пленникам подъехал фон дер Лаутербах.

- Регина, ты жива? - крикнул он. Засмеявшись от радости, Регина ответила:

- Да, Петер, жива и здорова.

Лаутербах приветствовал ее поднятой рукой и помчался вслед за бегущими разбойниками. Часть их была уже окружена, но Сатылгана, скакавшего на лучшей лошади, среди них не было. Ему с небольшой группой сообщников удалось уйти от погони. Земля дрожала от бешеного топота сотен копыт.

Сатылган прекрасно понимал, какая ему грозит опасность. Поэтому он приказал своим сообщникам остановиться и вступить в бой с преследователями, надеясь за это время скрыться. Однако никто не подчинился приказу.

Оказавшись на свободе, колонисты были вне себя от радости; они обнимались и целовались. Многие в первый раз за все это время почувствовали голод. Поэтому они быстро разожгли костры, чтобы приготовить пищу, и расставили палатки для больных и слабых. Некоторые решили искупаться в озере. Мюллер с глубокомысленным видом заявил, что времени, которое они провели в плену, было недостаточно для того, чтобы очистить душу.

- Бог посылает нужду и лишения, чтобы исправить людей, научить их любить и ценить жизнь.- Мюллер окинул взглядом окружавших его колонистов, увидел возчиков Дамке - Софрона и Михаила, также угнанных киргизами, и, наморщив лоб, произнес: - Вы думаете, богач Дамке заплатит возчикам за то время, которое они провели в плену? Нет. Он скажет: они на меня не работали, значит, мне и не надо платить им. А он должен был бы рассуждать так: я привел этих людей в колонию, тут они попали в плен, значит, я должен заплатить им за это время.

Услышав его слова, Маргет так посмотрела на Мюллера, словно хотела испепелить его взглядом.

- Господин учитель,- сказала она резко,- зачем вы порочите вашего друга, да еще перед всеми колонистами? Дамке мужественный и сильный человек, он ведь в состоянии защитить себя от ваших обвинений.

Мюллер понял, что и впрямь выбрал не самый подходящий момент для того, чтобы осуждать Дамке. Однако ему тяжело было видеть, что его друг так далеко ушел от него во всем. И вдобавок ко всему еще и женился на Маргет. Почему-то именно сегодня Мюллер особенно мучительно осознавал свое одиночество. Он умолк.

- Не ищите соринку в чужом глазу, тогда и вас ни в чем упрекать не станут,- сказала Маргет, отворачиваясь от Мюллера со смешанным чувством жалости и презрения.

 

Был уже полдень, а отряд Державина все продолжал преследовать Сатылгана. В лагере у реки оставались лишь освобожденные колонисты. У них не было оружия, и если бы здесь сейчас вновь появились разбойники, они были бы беззащитны. Люди знали, что часть банды под водительством Элебая должна вернуться сюда после очередного набега. Это могло произойти с минуты на минуту, а последние всадники из державинского отряда уже исчезали за горизонтом. Поэтому все стали готовиться к обороне, вооружились кто чем мог: палками, камнями, дубинками. Детей и больных спрятали в камышах. Колонисты решили лучше умереть, чем еще раз оказаться в руках разбойников. Возможно, им предстояло биться до последнего, пока не подоспеет подмога.

Но банда Элебая не показывалась. Солнце уже клонилось к западу, когда в лагерь возвратился Державин со своим отрядом. Большая часть разбойников была поймана. Бандитов, еще несколько часов назад столь свирепых, теперь словно подменили. Они дрожали от страха и готовы были делать все по малейшему знаку охраны. Кто бы к ним ни обращался, они тотчас падали на колени, утыкаясь лицом в землю.

Сатылгану удалось ускользнуть: колонисты на своих измотанных длинным переходом лошадях не сумели его догнать.

Вернувшись к озеру, отряд Державина остановился передохнуть. Люди и животные были усталы и голодны после долгой погони. Все радовались одержанной победе.

Гогель, взяв с собой нескольких колонистов, отправился к тому месту, где были замучены пастор Вернборнер и его спутники. На теле у Вернборнера было семь кинжальных ран, весь он был в кровавых подтеках и синяках. Его товарищи тоже неузнаваемо изуродованы. Колонисты с печалью смотрели на замученных.

Иоганн Хофф из Екатериненштадта выдавил с ненавистью:

- Надо бы привести сюда всех разбойников и прикончить их рядом с теми, над кем они так издевались.

- Тогда мы были бы ничем не лучше их. Только власти могут вынести им заслуженный приговор,- сказал Себ.

После того как была вырыта могила, пастор Иоганнес выполнил обряд погребения. Над могилой погибших Себ сказал:

- Они отдали свою жизнь за наше спасение. Мы будем вечно благодарны им за это и навсегда сохраним в душе память о них. И нашим детям завещаем мы хранить о них память.

Над могилой колонисты установили крест с надписью: "Путник, помолись за нас!"

Утром следующего дня двинулись в обратный путь. Теперь все, за исключением пленных бандитов, ехали на лошадях. Путь был долгий, солнце пекло немилосердно. Степь казалась безжизненной. Лишь порой раздавался свист суслика да в небе кружился ястреб. Иногда серым клубком перебегал дорогу заяц. Дул сухой горячий ветер.

Себ и Мюллер ехали рядом. Только теперь они увидели, как велик был посланный им на выручку отряд. На него уже никто не отважился бы сейчас напасть. Мюллер вслух принялся рассуждать о том, что очень доволен всем происшедшим. История с нападением разбойников была как купанье в холодной воде, сказал он, когда сначала дрожишь от холода, зато потом испытываешь приятное чувство. Такое купанье может вылечить все болезни.

Себ строго поглядел на Мюллера:

- Господин учитель, вы говорите совершенную ерунду, и будет лучше, если вы никому больше не будете повторять этих слов, ибо они ни в ком не найдут отклика.

Мюллер с недовольным видом умолк. Некоторое время он ехал молча, потом произнес:

- То, что я говорил, были не просто рассуждения, а, скорее, умозаключения, к которым вы, как человек образованный, должны были бы отнестись с большей серьезностью.

Себ только пожал плечами.

Офицеры ехали впереди. Державин считал, что причиной гибели Вернборнера и его товарищей явилась медлительность властей.

- У этого благородного человека недостало терпения дождаться, пока все пошевелятся да почешутся. Его смерть на нашей совести,- сказал он.

Гогель кивнул, соглашаясь с ним.

Возвращение угнанных колонистов вместе с их освободителями вызвало такое ликование, какого еще никогда не переживала колония. Все смешалось: радостные возгласы, объятья, Поцелуи, смех и слезы. Люди обнимали и целовали спасенных и спасителей, колонистов из Шёнхена и Екате-риненштадта. Когда все собрались у церкви, Себ поблагодарил от всего сердца тех, кто принес колонистам свободу и уничтожил разбойничью банду, пожелал им счастья и благополучия.

Себ и Катрин были безмерно счастливы.

- Когда я оказался там, у разбойников,- сказал Себ,- одна мысль мучила меня больше всего: что же будет с тобой и детьми?

- Я об этом и не думала, не хотела даже предположить, что вас могут не освободить,- отвечала Катрин.

- Должно быть, ты права. Если не верить в несчастье, оно и не произойдет.

Дамке решил все-таки довести свадьбу до конца и отпраздновать это событие. Конечно, от разбойников мало что удалось спасти, однако это не могло уменьшить всеобщей радости и веселья. Гости ели, пили, пели и танцевали. Не пришел только Мюллер, сославшийся на усталость. Но ему никто не поверил: в этот день в колонии никто не ощущал усталости.

5 сентября 1774 года гвардейский офицер Державин отправил генералу Голицыну донесение, в котором сообщал, что с отрядом добровольцев уничтожил банду разбойников и освободил более восьмисот угнанных колонистов.

6

С усилением могущества России у правительства зрели планы покорения Кавказа. Екатерина II назначила своего фаворита Потемкина генерал-губернатором Северного Кавказа. Чтобы утвердить свое господство на плодородных землях того региона, нужно было их заселять и осваивать. Потемкин просил императрицу переселить сюда уже имеющих в том деле опыт колонистов из менее важных теперь для империи волжских степей. Вскоре был издан рескрипт, дозволяющий поволжским колонистам перебираться на новые места.

Для поселения была отведена полоса, которая шла через Моздок, так называемая Моздокская линия. Колонисты называли это место просто Линией.

В 1782 году императрица передала управление колониями в ведение саратовской воеводческой канцелярии. Саратовский камеральный двор и земельный суд, в ведении которых находились теперь колонии, относились к ним достаточно равнодушно, и те оказались предоставленными самим себе.

Каждое воскресенье в колонии на Карамане созывался сход общины. Собирались в деревенской школе, где проходили и богослужения. Деревянную школу колонисты построили сами, и в ней было просторно, однако мужчины предпочитали собираться во дворе: в горячих спорах у них выскакивали порой такие выражения, что помещение школы, где стоял алтарь, не слишком подходило для этого. На одном из таких собраний Генрих Шульц вдруг предложил Карлу Франку:

- Можешь взять мою землю в аренду! Франк покачал головой:

- Я твою землю бесплатно получу, зачем мне брать ее в аренду?

- Это почему бесплатно? - изумился Шульц.

- Ты же переезжаешь на Линию, а земля твоя остается здесь,- с невозмутимым видом объяснил Франк.

- Ну, ты прежде времени-то не радуйся. Вот возьму и назло тебе останусь здесь, и ты тогда не получишь мою землю.

- Что ж, оставайся,- так же спокойно сказал Франк,- тебе решать.- Потом, помолчав немного, добавил: - Но ты сделаешь ошибку, если останешься. Здесь на Карамане, тебе уже никогда в люди не выбиться. Ты слишком отстал, тебе не догнать нас.

- Так ты хочешь, чтобы я переселился на Линию? - язвительно спросил Шульц.

- Я ничего не хочу, я просто тебе советую.

- Почему это я должен уезжать отсюда, из родной колонии? Потому, что ты хочешь заполучить мою землю?

- Да что ты так кипятишься? Я тебе от чистого сердца советую, потому что считаю, так будет лучше для тебя.

Бурные страсти разгорелись, когда на сходе решали вопрос о покосе. Пахотные земли и покос делились между членами общины уже многие годы. Для межевания каждый раз выбиралась комиссия, и эти выборы всегда сопровождались ожесточенными спорами. В комиссию старались выбрать самых честных и опытных колонистов, но, поскольку на них все равно сыпались потом жалобы и обвинения, желающих находилось все меньше и меньше. Никому не хотелось брать на себя эту обузу, наживать себе врагов.

И вот теперь, когда сход никак не мог поделить луга, Карл Франк вдруг попросил слова. Он назвал прежний способ распределения - на каждого члена общины - несправедливым и предложил выделять покосы исходя из поголовья скота.

- Сено ведь ест скотина, а не члены общины,- сказал он. Все присутствующие навострили уши, и, заметив это, Франк продолжал: - Мы имеем право решать этот вопрос сами. С тех пор как конторы по опекунству не существует, мы сами себе господа.

Люди заволновались.

- Ты что же, хочешь бедных людей совсем по миру пустить?! Мы все имеем право на покос. Каждый должен получить свою часть, неважно, есть у него скот или нет,- кричал Шульц.

Но Франк стоял на своем:

- Мы должны все делать по справедливости. Вы же нам продаете траву, которую не сеяли. Разве это правильно? Вы берете с нас деньги, не ударив при этом палец о палец.

Его поддержали и другие зажиточные колонисты:

- Почему мы должны траву, которая растет на наших лугах, покупать?

Поднялся шум, послышались взаимные упреки, оскорбления. Те колонисты, у которых было мало скота или вовсе не было, кричали, что предложение Франка - это вопиющая несправедливость, и называли Франка мошенником. Богатые же крестьяне говорили, что раздел лугов по поголовью - единственно правильный и справедливый путь.

- Сами подумайте,- не унимался Франк,- кому принадлежат луга? Это царские земли. А от кого императрице больше пользы? От тех, кто выращивает скот...

- Да зачем императрице твой скот, ты же его не даришь ей, а за деньги скот можно купить повсюду. Императрице нужны крестьяне, которые могут пахать, молотить, жать, поэтому и сено принадлежит им, а не твоей глупой скотине,- волновался Генрих Шульц.

В спор вмешался Давид Пуль. Он тоже был против предложения Франка.

- Вы хотите отобрать у бедных все. Как же мы сможем выращивать скот, если у нас кормов не будет?

- А вы сначала заведите себе скот, потом получите право и на покос,- ответил Франк.

- Ты что, дураком меня считаешь? Чтобы держать скот, надо сначала иметь чем его кормить,- Пуль даже побагровел от гнева.- То, что ты предлагаешь,- это просто грабеж, и тебе должно быть стыдно ратовать за такую несправедливость. Имей в виду, если большинство все же с тобой согласятся, мы подожжем украденное вами сено, и пусть оно сгорит, как пасхальная свечка.

Теперь уже и Франк угрожающе смотрел на Пуля.

- Хорошо, что ты высказался. Я запомню твои слова. Может, ты хочешь взять их назад?

Пуль молчал. Он сам уже пожалел, что сказал такое. Дома Пуль рассказал жене Паулине о своей стычке с Франком. Паулина огорчилась.

- Ты сделал ошибку, за которую придется расплачиваться. Ты забыл, что наша дочь Анна и сын Франка Август любят друг друга. Они хотели осенью пожениться. А теперь ты все разрушил. Франк не простит тебе обиды.

- Ну и черт с ним. Как вышло, так вышло. Если же Франк захочет отомстить мне, он сможет убедиться, что меня на колени не поставишь. Наша дочь красавица и умница. Без мужа она не останется.

И в мыслях уже принялся подыскивать ей нового жениха. Самым подходящим ему казался сын Себа Филипп. Его родители были всеми уважаемые люди. Давид Пуль не сомневался в том, что Филипп захочет жениться на Анне. Надо только намекнуть ему, что он нравится Анне. И действовать надо быстро, чтобы у всех создалось впечатление, будто Анна сама бросила Августа, а не наоборот.

И еще над одним обстоятельством Пуль долго ломал голову. Он твердо решил переселиться на Линию. Он слышал, что по сравнению с Караманом там просто рай: зима мягкая и короткая, да и в воде нет недостатка. Земли там плодородные, овощи и фрукты вызревают хорошо. Зачем же мучиться здесь, на Карамане?

Предложение Карла Франка распределять покос по числу поголовья привело в смятение всю колонию. Везде шли ожесточенные споры.

В воскресенье после схода Франк втайне от всех отправил на луга своего сына Августа и батрака Петера. Колонисты постоянно соперничали друг с другом в работе: кто кого обгонит? Каждый хотел быть первым. Сам Франк собирался, как только получит участок, сразу же приехать и начать косьбу. Он рассчитывал таким образом хоть на несколько часов да опередить остальных. Кроме того, после распределения покосов всегда оставались маленькие участки, где мог косить любой. Эти ничейные участки надо было тоже захватить первому.

Однако колонисты, выбранные в комиссию для межевания, вернулись в колонию ни с чем. Они сообщили возмутительную новость: трава на большей части их лугов была уже скошена Покровскими казаками. Те объявили, что эти земли они арендовали у правительства и договор об этом оформлен в Саратовском камеральном дворе, куда колонисты, если они недовольны, могут подать жалобу.

Люди были в ярости, но никто не знал, что делать. Надо было жаловаться, но куда и кому? Многие жалобы на несправедливость саратовских властей так и остались без ответа. А в последнее время колонистам вообще запретили обращаться к властям с какими-либо жалобами.

Все эти обстоятельства еще больше подхлестывали тех, кто думал о переезде, и они собрались на совет. Если раньше кто-то еще колебался в своем решении, то разбой с покосом придал решимости и им.

- Сегодня мы убедились, что решение о переселении .было правильным,- заявил Генрих Шульц.- Здесь нам больше нельзя оставаться; думаю, нам нужно как можно скорее рассчитаться с Саратовом, пока ворота еще не захлопнулись.

Со всех сторон раздались одобрительные возгласы. Ханс Гааль, который прежде держался в стороне от переселенцев, сегодня тоже появился на собрании. Это многих удивило, и, когда он начал говорить, все внимательно слушали.

- Я тоже думаю, что нам надо переселяться. Власти в Саратове не успокоятся до тех пор, пока не оберут нас до нитки, так что нам придется уходить отсюда пешком и с пустыми руками.

- Верно, верно! -раздалось в ответ.

- Саратов - это гнездо мошенников,- заявил Давид Пуль.- Сегодня они отняли наши луга, завтра возьмут лес, потом и поле, и в конце концов останешься тут гол как сокол.

Колонисты не расходились до глубокой ночи. У всех накипело на душе, каждый хотел высказаться. Теперь все были за то, чтобы переселяться.

Однако если люди обращались за советом к Себу, он отговаривал их покидать колонию. Он призывал их вспомнить, каких трудов стоило им обжиться здесь, на Карамане. Разве можно просто так бросить все то, что сделано твоими руками? Себ предупреждал колонистов и о том, что много слышал о воинственности горцев.

Однако слова его не находили отклика. Говорили даже, что Себ пляшет под дудку саратовских властей. Люди тщательно готовились к переселению, оборудовали повозки, натягивали на них парусину, чтобы защититься от непогоды,- путь был дальний. Подготовка шла с утра до ночи, все старались помочь друг другу.

В колонии образовались две партии: те, кто собирался переселяться, и те, кто твердо решил остаться на Карамане. Перед переездом многие вынуждены были продавать часть имущества.

Генрих Шульц решил продать дом, хозяйственные постройки, забор. На его подворье собрались люди. Все стояли молча. Распродажу проводил Йозеф Роллетер.

- Кто первый назначит цену? - спросил Йозеф, оглянувшись вокруг.

Все молчали. Йозеф вопросительно поглядел на Шульца. Такого еще не случалось. Никто ничего не хотел покупать. Все стояли опустив головы. Наконец какой-то парень бросил шутя:

- Десять рублей.

- Десять рублей, раз! - Йозеф ждал долго.- Десять рублей два! - Он вопросительно оглядывался, но колонисты молчали.- Десять рублей, два! - Ему ничего не оставалось, как назвать ту же цену в третий раз и продать дом стоимостью триста рублей за десять.

Шульц был бледен и дрожал от волнения.

- Стойте! - вдруг крикнул он.- Дом не продается. Все с удивлением уставились на Шульца. Секунду царило молчание, затем раздался громкий смех. Смеялся парень, который назначил эту цену - десять рублей. Его смех заразил и других, и вскоре хохотали уже все собравшиеся на дворе.

Шульц чувствовал себя оскорбленным. Он заперся в доме и не показывался до следующего утра. Известие о неудавшейся распродаже разнеслось по всей колонии. Одни смеялись, другим было грустно. Переселенцы уверяли, что это заговор со стороны тех, кто остается. Но эти козни ни к чему не приведут, если найдется кто-нибудь, кто купит дом. А такой, безусловно, найдется.

Настроение у переселенцев заметно упало: это было бы разорением - просто так бросить и дом, и двор, и все хозяйство.

Давно уже поговаривали о том, что за дочерью Пуля Анной ухаживают два парня: Август Франк и сын старосты Филипп. Однако родители хотели отдать ее лишь за того, кто согласится переехать с ними на Линию. Это было тяжкое условие, поскольку родители обоих парней твердо решили остаться. Франк запретил своему сыну встречаться с Анной.

- Пуль человек непорядочный, и я не хочу иметь его родственником. И Анну не хочу видеть своей невесткой, - сказал он сыну. Тот молча выслушал отца.- Что ты на это скажешь?

- Ничего,- после долгого молчания ответил сын.- Все и так ясно. Я не женюсь.

- На Анне?

- Вообще ни на ком никогда не женюсь.

- Ты что же, угрожать мне, своему отцу, вздумал?

- Это мое решение, и я его не изменю. Кровь бросилась в голову Франку.

- Ты мой единственный сын,- произнес он, еле сдерживая гнев,- и ты обязан продолжить наш род. Я заставлю тебя жениться!

Некоторое время отец и сын сидели молча.

- Я даю тебе время подумать. Смотри не наделай только глупостей. Ты теперь взрослый и не дай девчонке соблазнить себя.

- Почему я не могу на ней жениться, если я люблю ее?

- Любовь,- насмешливо произнес Карл Франк,- это выдумки молодости. Со временем все проходит и забывается. В жизни есть вещи гораздо более серьезные, чем любовь. Любовь накормить не может, а вот погубить человека она может.- Август только махнул рукой.- Ты должен меня слушаться, иначе тебе плохо придется,- пригрозил Франк.

 

Постепенно часть колонистов начала склоняться к тому, чтобы отложить переселение до следующего года: уж; больно хорошим обещал быть урожай. Но другие настаивали на скорейшем переезде. Филипп Шрайнер поддерживал последних.

- Правы и те, кто уезжает, и те, кто остается,- говорил он Себу.- Одни получат больше земли для себя и Мя своих детей, а другие переберутся в хорошую местность и освободятся от своих долгов короне.

Но Себ с ним не соглашался.

- Лучше всем нам остаться, где мы есть. Чем больше людей в колонии, тем увереннее они себя чувствуют. Земли у нас здесь достаточно. А если кому-нибудь не станет ее хватать, всегда можно заняться ремеслом.

Подумав немного, Шрайнер согласился с его словами:

- Ты прав, наверное. Много людей вместе - это большая сила. Только вот если будет засуха, неурожай и наступит голод, как тогда быть?

Себ с грустью смотрел на него:

- Мне жаль всех, кто собирается уехать. Многие годы прожили мы бок о бок, вместе работали, вместе радовались и переносили горе, а теперь вот надо разлучаться, и это будет разлука навсегда.

- Кто-нибудь да вернется, наверное,- заметил Шрайнер.- Тоска по родным местам приведет обратно.

- Если еще сможет вернуться. Власти не допустят, чтобы колонисты без конца ездили с места на место. От этого кто угодно обеднеет. Недаром говорится: три раза переехать - все равно что раз погореть.

Как-то к Себу в контору явился Ханс Гааль:

- Можете вычеркнуть меня из списка переселенцев, господин староста. Я остаюсь в колонии.

- Передумал? - радостно спросил Себ. Гааль кивнул.- Ну и хорошо!

Путь из Саратова в Оренбург проходил теперь через колонию на Карамане. В последние годы здесь бурно расцвела торговля скотом. С первых летних дней и до поздней осени гнали торговцы скот из города на Яике в Саратов, а потом возвращались в Оренбург. Такой путь проделывали они раза три в год.

- Я хочу начать торговать скотом,- доверительно сообщил Гааль Себу.- Это, я слышал, очень выгодное дело.- Заметив, однако, что Себ не очень одобряет его решение, Гааль добавил: -В конце концов, мне ведь ничто не мешает при этом заниматься и крестьянским трудом: земля у меня есть. Я пришел, чтобы услышать твое мнение,- Гааль вопросительно посмотрел на Себа.

- Насколько я понимаю в торговле, занятие это рискованное, можно разориться в один миг: или разбойники ограбят, или скот от какой-нибудь болезни падет, или цены вдруг снизятся. Это все равно, что плыть в лодочке по бурной реке: быстро плывешь, весело, но, если лодка перевернется, сразу потонешь.

Гааль весело рассмеялся:

- Надеюсь, этого не случится. Опасности ведь нас подстерегают повсюду. И крестьянин с хозяйством может по миру пойти. Тем более здесь, на Карамане. Засуха тут может быть опаснее, чем самое быстрое течение.

Умер учитель Мюллер. Поначалу в это даже трудно было поверить, так быстро и незаметно подкралась к нему смерть. Мюллер никогда не жаловался на болезни, разве что стал в последнее время каким-то равнодушным и безучастным ко всему.

- Это оттого, что жизнь его в одиночестве прошла,- говорила Анна Мария Кантер.- Не женился, семьи не завел, вот и засох, как обломанная ветка.

У гроба Мюллера собрались друзья. Себ, Катрин, Ханс Гааль с женой, Петер фон дер Лаутербах с Региной и другие колонисты стояли, погруженные в глубокую печаль, и молились.

В деревне ломали голову, кто станет наследником умершего. Мюллер, бывший в колонии учителем со дня ее основания, имел дом, двор, скотину - словом, большое хозяйство. Родных у Мюллера не было. Кое-кто из колонистов считал, что наследницей старого учителя должна стать его служанка Сузанна, верой и правдой служившая ему до самой смерти. Однако большинство придерживалось мнения, что добро покойного должно поступить в общину. На все вопросы Себ отвечал, что дело это будет решаться после похорон.

Давно уже колония не видала таких похорон. Старый пастор Иоганнес, склонив в глубокой скорби голову, шел за гробом друга. Следом за пастором шла служанка Мюллера Сузанна в черном платье. Печально звонил церковный колокол. День выдался яркий, безветренный. Траурная процессия добралась до кладбища, расположенного на высоком холме над Караманом. Отсюда открывался красивый вид на поросшую лесом долину, где лентой вилась река.

- Ибо прах ты и в прах возвратишься,- произнес пастор Иоганнес.

Хор запел, многие колонисты заплакали. Могила медленно наполнялась землей. Сверху на холмике установили крест.

В тот же день Себ, Филипп Шрайнер и Давид Пуль явились в дом к Мюллеру и прочли его завещание:

"Все свое движимое и недвижимое имущество завещаю Сузанне Гетц, моей домоправительнице и верной подруге. Половину скопленных мною денег я завещаю общине на содержание сирот и стариков. Скрипку же мою пусть Себ Бауэр передаст самому талантливому юному музыканту в колонии".

Теперь у общины появилась еще одна забота - найти нового учителя. Нигде учителя для здешних колоний не готовились. Пригласить же грамотного человека из Германии тоже было трудно: там уже много лет царил мир, жизнь наладилась, и вряд ли кто согласился бы отправиться на далекий Караман.

После долгих поисков община остановилась на молодом человеке Конраде Куне, которого Мюллер обучил чтению и письму. Конрад был и неплохим музыкантом. Конечно, его нельзя было сравнить с Мюллером, однако выбора не было.

Кун оказался человеком усердным, трудолюбивым, он добросовестно выполнял свои обязанности и вскоре заслужил уважение колонистов.

 

Дамке узнал о смерти Мюллера уже после его похорон. Известие это сильно его опечалило. Он в последнее время тоже стал ощущать груз прожитых лет. Дамке боялся смерти, ведь он еще не поставил на ноги детей, да и внукам хотел бы порадоваться. Все чаще он думал о том, что наступает пора заката.

Захватив с собой дочь Термину, Дамке выехал в колонию. Первым долгом он отправился на могилу Мюллера. Долго стоял он у свежего холмика с белым крестом. Однако постепенно горькое чувство утраты уступило место успокоению - здесь, над Караманом, покоился его старый друг, освободившись от всех земных тревог. Дамке привязал к кресту черно-белую ленту с надписью "Спи с миром", а на могилу положил букет белых маргариток.

Вернувшись к Себу, у которого он остановился, Дамке сказал с горькой улыбкой:

- Мюллер ушел, теперь очередь за нами.

Как и Себ, Дамке был против переселения на Линию. Он был настроен даже более решительно и сказал, что, если бы мог, помешал бы этому. Термину Дамке оставил у Себа. Он хотел, чтобы здесь, в колонии, она переняла все немецкие обычаи. Термина была прелестная семнадцатилетняя девушка.

- Офицер невесту привез в колонию,- шептались деревенские сплетницы.

Всем было лестно, что он так высоко ценит их нравы и обычаи и что собирается выдать свою дочь за крестьянского сына.

 

Как радует глаз весенняя степь! Под теплыми солнечными лучами она быстро покрывается зеленым ковром. Скот кочевников, который голодал и мерз всю зиму под открытым небом, уже к началу июня восстанавливает свои силы. В это время пастухи гнали большие стада с Нижнего Урала на рынки. Скота было много, поэтому он был дешевый.

Ханс Гааль, Август Франк, Петер и Карл Веберы и старый Михаэль Динкель почти неделю готовились к поездке на Яик. В пароконную повозку погрузили одежду, провиант, котелки, ножи, косы, топоры и два ружья. На пяти оседланных лошадях в сопровождении пса Гааля по кличке Пакан - в таком составе колонисты должны были двинуться в путь. Дорога от Саратова до Оренбурга по-прежнему была небезопасна. Во время пугачевского восстания эту местность постоянно прочесывали войска, да и сейчас тут и там стояли гарнизоны, однако обеспечить спокойствие на дорогах все же не удавалось: торговцев скотом часто грабили и убивали.

Ночь накануне отъезда Август Франк и Анна Пуль провели вместе. А ранним утром все собрались на дворе у Ханса Гааля, готовые тронуться в путь. Пришли родные проводить отъезжающих. Над Караманом стояла тишина. Лучи утреннего солнца заливали ярким светом песчаный косогор. В зеркальной воде то и дело всплескивала рыба.

Когда пришло время трогаться в путь, во двор вбежала Анна. Все знали, почему она пришла, однако делали вид, что не замечают ее.

Карл Франк положил сыну руку на плечо и сказал:

- Будь смелым и осторожным. Ты едешь в места, где тебя всюду может подстерегать опасность.

Август кивнул. Но когда вместе со всеми пошел к повозке, он вдруг решительно повернулся, подошел к Анне, обнял ее и поцеловал. Все вокруг замерли в ожидании: что теперь сделает старый Франк?

Но тот стоял молча.

Ханс Гааль и его спутники двинулись к Караману. Карл Франк смотрел им вслед.

- Да поможет им бог,- произнес он затем громко и, повернувшись к Анне, сказал: - Пойдем отсюда.

Вдвоем они пошли по деревенской улице.

Поступок Анны обсуждали во всей колонии. Узнали о нем и ее родители. Мать Анны сочувствовала дочери, отец же хмуро молчал: он считал, что Анна забыла и стыд, и честь.

 

Путь до Оренбурга колонисты надеялись проделать за десять дней. Погода стояла сухая, и ехать было легко. Степь была безмерная. Лишь однажды встретилась им карета в сопровождении большого эскорта.

У Иргиза караманцы нагнали торговцев из Вольска. Те уже давно занимались торговлей скотом. Обе группы были рады встрече и решили дальше ехать вместе - это было безопаснее.

Чем меньше оставалось до города, тем оживленнее становилось в степи. Со всех сторон к Оренбургу гнали на рынок огромные стада. Киргизы-погонщики в длинных халатах и огромных малахаях неподвижно сидели на своих маленьких лошадках. У крепостных стен они сгоняли стадо в кучу. Скота было так много, что стада часто перемешивались, но это не беспокоило владельцев. Они делили их потом наугад, как придется.

Покупали и продавали скот тоже стадами: сосчитать его по головам было так же невозможно, как и рассмотреть отдельных животных, поэтому определяли величину стада на глаз.

Караманцы остановились на стаде примерно в сто голов. Здесь были и быки, и коровы, и телята, дюжина овец и несколько лошадей. Владелец-киргиз просил за него 800 рублей, но отдал за 650. Проданное стадо погонщики погнали обратно в степь, где распили с покупателями четверть водки - обязательный магарыч. После этого обе стороны, довольные друг другом, разъехались. Изнывавший от жары скот надо было напоить, и караманцы погнали стадо к Яику. Они и сами хотели немного передохнуть на берегу и подождать, пока спадет жара.

 

Все дальше уходили караманцы от Яика в дикую степь. Лишь изредка попадались им люди: это были пастухи, гнавшие свои стада к северу на летние пастбища. Днем колонисты чувствовали себя в относительной безопасности, однако ночи проводили в тревоге. Они понимали, что здесь в случае чего искать помощи и защиты будет не у кого. Но день проходил за днем, а степь по-прежнему оставалась тиха и пустынна. Колонисты уже надеялись, что им удалось избежать опасности, как однажды утром из камышей, росших вокруг небольшого озерца, вылетела банда вооруженных киргизов. Бежать было поздно, киргизы уже были совсем близко. Караманцы приготовились защищаться: Гааль и Динкель схватили ружья, остальные взялись за косы и топоры. Киргизы были уже совсем близко, и казалось, колонистов ждет неминуемая смерть.

- Будем биться, мужики! -- крикнул Ханс Гааль.- Если уж погибать, так не задаром!

Михаэль Динкель прицелился и выстрелил. Киргиз, скакавший впереди, покачнулся в седле и стал медленно сползать с лошади. Другие, увидев это, внезапно остановили коней, затем развернулись и обратились в бегство. Но Пакан, пес Гааля, высоко подпрыгнув, вцепился в рукав одного из разбойников. Тот изо всех сил старался сбросить собаку, однако сам не удержался в седле и свалился с лошади. Он лежал лицом к земле и не шевелился. Пакан стоял над ним и злобно рычал. Остальные киргизы вскоре опять скрылись в камышах.

Караманцы подошли к раненому разбойнику. Он был без сознания и уже издавал предсмертные хрипы. Каково же было их удивление, когда они заметили, что у него лицо европейца. Потом они рассмотрели и другого разбойника, которого поймал Пакан. Этот также оказался не киргизом. На груди у него висел на шнурке крест. Караманцы попытались заговорить с ним, но он лишь с испугом смотрел на них и на все расспросы только качал головой. Тогда колонисты помогли ему подняться на ноги и дали воды. Спустя некоторое время он заговорил.

Он рассказал, что сам он русский, а убитый был цыганом. В банде есть и киргизы. Уже несколько лет все они занимаются в этих местах грабежом, однако дела их идут все хуже, поскольку люди теперь боятся путешествовать в одиночку да еще берут с собой оружие. Когда колонисты спросили, почему разбойники не стреляли из своих ружей, он ответил, что у них уже давно нет пороха.

Разбойник просил, чтобы его взяли с собой в Саратов, однако колонистам не хотелось продолжать свой путь в его обществе, и ему пришлось остаться со своим мертвым сообщником.

Наконец караманцы добрались до знакомых мест на Иргизе. После изнуряющей жары эти места показались им райским уголком. Вода в Иргизе была прозрачная, как стекло, река спокойно и плавно текла в своих берегах. Караманцы, не ослабляя бдительности, по очереди искупались и решили остановиться здесь, чтобы немного передохнуть.

На следующий день к Иргизу подошли торговцы из Вольска со своим стадом. Они теперь чувствовали себя почти уже дома, ведь их родные места находились на месте впадения Иргиза в Волгу, и теперь они могли идти вдоль реки до самого устья, где обычно продавали свой скот перекупщикам.

Встречу решено было отметить совместным ужином. Зарезали жирного барашка, расстелили на земле кусок полотна, и все уселись вокруг. Мясо и бульон удались на славу. После ужина началась беседа.

Люди из Вольска рассказали, что в степи, недалеко отсюда, они наткнулись на труп какого-то чиновника, убитого разбойниками. Его слуге удалось спастись.

- Беднягу ограбили до последней нитки, даже сняли с него платье, бросив взамен свои лохмотья. Под палящим солнцем лицо убитого до того обезобразилось, что и опознать его было бы невозможно. Мы похоронили его прямо в степи.

- А где же этот слуга, спасшийся от смерти? - спросил Ханс Гааль.

- Он идет с нами, чтобы сообщить о происшедшем в Саратов.

Люди из Вольска стали оглядываться в поисках слуги, однако того и след простыл.

- Миша, Миша,- звали они, но никто не откликался. Ханс Гааль махнул рукой:

- Вам его не найти. Он хорошо знает, что ему грозит, поэтому сидит теперь где-нибудь в камышах, дожидаясь, пока мы уедем.

И Гааль рассказал им о нападении. Люди из Вольска, которых разбойнику так ловко удалось провести, пришли в ярость. Они стали обшаривать местность в надежде отыскать его, однако Миша исчез.

Исчез куда-то и Пакан, поймавший его. Ханс Гааль пошел вдоль берега и стал громко звать свою собаку. Вдруг он услышал в камышах громкий лай. Пакан явно учуял кого-то, но не мог пробраться сквозь камыши.

- Он там, этот негодяй,- крикнул Гааль, показывая рукой на камыши.- Дайте мне ружье,- громко потребовал он,- сейчас я с ним разделаюсь.

Послышался плеск воды, и камыш в одном месте зашевелился.

- Я выхожу,- раздался испуганный голос,- только собаку уберите.

Когда он вылез, стали совещаться, что с ним делать. Кто предлагал наказать его, кто даже убить, однако Ханс Гааль как старший был решительно против таких мер.

- У нас нет права самим его наказывать, наш долг передать преступника властям.

Решили, что торговцы из Вольска передадут его в Вольский суд. Вернуться целыми и невредимыми из такого опасного путешествия да еще привести с собой пойманного разбойника - это был почти подвиг.

 

Петер фон дер Лаутербах, который все лето пас скот у Мечети, принес в колонию известие, что караманцы со стадом уже недалеко. Радость была велика. Карл Франк запряг своего жеребца, взял побольше еды и выехал навстречу колонистам. У дома Давида Пуля он задержался и позвал Анну.

- Что передать Августу? - спросил он.

- Привет и поцелуй! - радостно воскликнула девушка.

- Хорошо, передам.

На следующий день колонисты со своим стадом уже подошли к Караману. Те, кто вышел им навстречу, внимательно осмотрели животных и предсказывали выгодную продажу на саратовском рынке.

И действительно, скот в Саратове удалось продать хорошо, выручка получилась большая. Все страхи, труды и риск окупились сторицей. В колонии думали, что Гааль и его спутники, вдохновленные удачей, сразу же опять отправятся в путь, однако вышло иначе: товарищество распалось. Ханс Гааль решительно отказался участвовать дальше в таких делах: он не хочет быть там, где жизнь и смерть ходят рядом.

Зато нашлись другие. Они обратились к Себу с просьбой выписать им паспорта в Оренбург. Себ решительно отказал. Он потребовал, чтобы сначала все закончили полевые работы, а потом уж занимались побочными делами. Этого требовал от Себа и Гогель, ссылаясь на инструкцию 1769 года, снова подтвержденную Петербургской канцелярией по опеке. Отвечало это и желанию саратовских властей, для которых главным было, чтобы колонисты занимались крестьянским трудом. Колонисты вынуждены были подчиниться.

7

Екатерина II умерла. Себ велел вывесить в колонии траурные флаги. Старый пастор Иоганнес молился в церкви за упокой души умершей государыни.

Себ, Филипп Шрайнер и Карл Франк собрались в конторе. Каждого волновало, какие изменения в жизнь колонистов может внести вступление на престол нового царя.

- Царь останется царем, какое бы имя он ни носил. А до нас, колонистов, ему и дела нет,- со вздохом произнес Шрайнер.

 

Себ праздновал свадьбу. Его сын Филипп женился на Термине. Такой исход предполагался с самого начала, поэтому никто и не удивился, когда свадьба в самом деле состоялась.

Сватать Термину Филипп приехал в Покровскую слободу вместе с родителями. Себ надеялся на согласие Дамке и Маргет, да и Термина не скрывала от родителей своих чувств к Филиппу. Катрин, которая не была здесь больше тридцати лет, удивлялась произошедшим переменам. Городок вырос почти вдвое, в нем теперь несколько прямых улиц с ровными рядами домов, рыночная площадь на берегу Волги расширилась и стала оживленней, а вокруг нее выросли новые большие дома и лавки. В слободе теперь было немало колонистов-ремесленников: портных, сапожников, шорников, кузнецов, столяров.

Даниэль и Маргет Дамке приветливо встретили Себа с Катрин, их сына и свата Шрайнера. Они очень обрадовались гостям, поскольку искренне желали выдать Термину за Филиппа.

В просторном и богатом доме у Дамке колонисты чувствовали себя уютно. После того как со взаимными расспросами было покончено, Филипп Шрайнер перешел к делу. Он сказал, что супруги Бауэр воспитали хорошего сына. Шрайнер долго перечислял все добродетели молодого человека. Особенно хвалил он жениха за его усердие, прилежность и послушание родителям. Дамке и Маргет его внимательно слушали. Шрайнер продолжал:

- Филипп решил теперь сам создать семью. Девушка, которую он хочет взять в жены, обладает теми же достоинствами, что и он.- Дамке кивнул.- Ваша дочь Термина нравится Филиппу и его родителям.- Дамке с гордостью посмотрел на Термину. Перехватив его взгляд, Шрайнер сказал: - А теперь ваше слово, родители невесты.

Дамке покачал головой:

- Выдать дочку замуж - дело не простое. Такой шаг надо хорошо обдумать.

- Мы ведь давно и хорошо знаем друг друга,- вставила Маргет.

Себ и Катрин утвердительно кивнули.

- Но, может быть, все же недостаточно хорошо для такого серьезного дела, как замужество дочери,- сказал Даниэль.

Маргет снова постаралась смягчить резкие слова мужа:

- Узнать о человеке все невозможно. А того, что мы знаем, думаю, достаточно. Староста Себ Бауэр и его жена Катрин известны всем как хорошие люди.

Этот разговор, показавшийся Термине и Филиппу совершенно ненужным, продолжался долго. Наконец и Термину спросили, согласна ли она. В ответ раздалось радостное "Да!".

Все дальнейшее обсуждалось уже за празднично накрытым столом...

Свадьба удалась на славу: гости пировали, танцевали, пели песни. Музыканты не давали людям скучать: вовсю старались и скрипка, и флейта, и цитра, и рожок. Иногда сам Себ брал в руки скрипку...

Себ и Дамке сидели за столом в маленькой комнате. Перед ними стояли стаканы с вином. Вино делал один колонист: он выращивал виноград на холме у Карамана, и по вкусу оно, как всем казалось, не уступало рейнскому. Себ внимательно смотрел на Дамке. Бывший офицер постарел: морщины избороздили его лицо, поредевшие волосы стали совсем белыми, и даже глаза выцвели. Дамке сидел, погрузившись в задумчивость.

- Пройдет еще немного лет, и нам, старикам, придется уступить дорогу молодым. Мы сможем только молча наблюдать, как они станут командовать,- сказал Себ.- Как же быстро прошла жизнь! Годы промелькнули незаметно. Нет, слишком мало времени нам было отпущено.

Дамке тоже испытывал грустное чувство, однако он старался утешить себя мыслью, что еще успеет в отпущенные ему годы сделать то, что задумал, и насладиться затем спокойной старостью.

После свадебного пира Себ повел Дамке в мастерскую сына. Тот и шорничал, и плотничал - словом, был мастер на все руки. Сейчас он мастерил телегу. Колеса были уже готовы, и Дамке подивился чистой и аккуратной работе своего зятя.

- Да, молодежь здесь, на Карамане, пойдет дальше нас,- заметил он.- Они нас и сейчас уже обгоняют.

- Это верно,- согласился Себ,- мы можем гордиться нашими детьми. Наше дело окажется в надежных руках.

- Хоть это служит утешением, и не так страшно ждать конца,- сказал Дамке.- Жаль только, что теперь, когда жизнь стала лучше и легче, мы уже старые и слабые.- И чтобы поразить Себа, Дамке добавил: - Ты только представь, появились корабли, которые по воде гонит пар. Скоро они будут и по Волге ходить.

 

Себ на легкой повозке выехал в поле. Он внимательно оглядел ржаное поле, которое засеял Филипп. Рожь поднялась ровно, пышным зеленым ковром покрыла все поле. Себ не нашел никаких огрехов: и вспахано, и посеяно было аккуратно, хорошо. Он должен был признаться, что и сам не смог бы сделать это лучше.

Вечером Себ сказал Катрин:

- Пришло время нам уйти на покой, иначе мы будем только мешать нашим детям.

- Ты думаешь, что наши пути с ними разойдутся?

- Нет, но я вижу, что дети могут уже работать лучше нас. Такова жизнь: старики должны уступать место молодым.

- Уж не приболел ли ты? - заволновалась Катрин.

- Нет, я здоров. Просто если мы не поймем этого в нужный момент, мы сделаем ошибку, которая может принести вред и нам, и нашим детям.

 

Приближалась зима. По степи гуляли холодные ветры. Лес в долине Карамана стоял уже голый и черный. Скот выпускали теперь лишь ненадолго на убранные поля. Себ, довольный, смотрел на своих сильных и откормленных лошадей. Он любил этих животных и частенько наведывался в конюшню просто поглядеть на них, побыть с ними. За многие годы он научился хорошо их понимать, знал характер каждой лошади.

 

Приехав в Покровскую слободу, Филипп Шрайнер и Карл Франк остановились у Дамке. Тот недавно перестроил свой постоялый двор и теперь мог им гордиться. Комнаты сияли чистотой. Деревянные кровати были широкие и удобные.

Сам Даниэль Дамке почти полностью отошел от дел. Он сильно сдал в последнее время. Теперь он лишь изредка отдавал распоряжения прислуге или делал какую-нибудь легкую работу. Вместо него хозяйство вели его сын и Маргет, которая была много моложе мужа.

Когда посланцы колонистов с Карамана рассказали Дамке о своем намерении вернуться домой, в Германию, он с сомнением покачал головой. Он не хотел ничего говорить, ибо знал, что старые люди неохотно прислушиваются к чужим советам. Но про себя он подумал, что Шрайнер да и все остальные уже слишком стары, чтобы еще раз начать новую жизнь.

Его жена Маргет слушала их разговор со слезами на глазах, однако и она была против возвращения. Их сын Карл улыбнулся. Для него все эти разговоры о возвращении были просто старческой блажью.

- Наши дети нас не понимают,- грустно сказал Шрайнер.- Они никогда не видели страны, где мы родились, и потому не могут любить ее. Придется им подчиниться нашей отцовской воле. Бывают случаи, когда человека надо силой заставить обрести свое счастье.

Дамке покачал головой:

- Насильно никого счастливым не сделать.

 

Плыть по Волге в такую погоду было делом нелегким. Дул резкий, холодный ветер. Река грозно кипела, норовя в любую минуту перевернуть лодку. Наконец спустя несколько часов они достигли Саратова. Шрайнер и Франк тотчас отправились в Саратовскую контору опекунства. Им объявили, что их примут лишь через несколько дней. У просителей из Карамана оказалось достаточно времени, чтобы навестить в Саратове знакомых немцев.

Целый вечер они просидели в гостях у портного Иоганна Байера. Разговор шел, конечно, о переселении в Германию. Байер, его близкие и друзья, находившиеся у него в гостях, с волнением слушали рассказы о далекой родине, однако и они не выказывали желания возвращаться назад. Это огорчило Шрайнера и Франка, поскольку они надеялись найти отклик у немцев, живущих в Саратове.

На четвертый день представители колонистов были приняты верховным судьей Еремеевым. Тот сперва окинул их строгим взглядом, затем монотонным голосом сообщил, что в Саратове снова открылась контора по опеке иностранцев. Сделав паузу, чтобы подчеркнуть значимость своих слов, он продолжал:

- Вы получите достаточное количество земли. Колонисты не будут обременены налогами. Саратовское губернское управление выделит вам в достаточном количестве лес для строительства домов и других построек. Колонисты же со своей стороны должны трудиться с еще большим усердием.

На этих словах Еремеев прервал свою речь и кивнул головой в знак того, что аудиенция окончена.

Набравшись смелости, Филипп Шрайнер изложил коротко суть того дела, с которым они явились. И без того суровое лицо чиновника и вовсе приняло угрюмое выражение. Некоторое время он молча смотрел на Шрайнера, затем произнес:

- Ваше дело необходимо прежде всего представить на рассмотрение старосте. Староста общины вправе вынести этот вопрос на обсуждение схода. Если сход даст согласие на то, чтобы удовлетворить вашу просьбу, решение общины должно быть утверждено старостой. После утверждения, если таковое будет получено, уполномоченные колонистов должны явиться к нам. Отсюда прошение будет подано в сенат.

Так ничего и не добившись, Шрайнер и Франк покинули Саратов. Едва они добрались до Покровской, как Шрайнер стал жаловаться на слабость в ногах и головокружение. В трактире у Дамке ему не стало лучше. Маргет трогательно ухаживала за ним, надеясь, что это просто сильная простуда.

Франк рассказал о том, как их принял Еремеев. Дамке молча слушал, затем сказал:

- Не огорчайтесь. Никто не знает, где и что его ждет. Недаром русские говорят: хорошо там, где нас нет...

И к следующему утру Шрайнеру легче не сделалось. Его уложили, уже в беспамятстве, на повозку, и Франк погнал лошадей в сторону Карамана. Над головой нависли свинцовые тучи, дул холодный порывистый ветер, то и дело принимался лить дождь, временами переходивший в мокрый снег. Франк гнал лошадей, он хотел доставить Шрайнера в колонию как можно скорее. К вечеру они добрались до холма на Карамане, и до колонии оставалось уже совсем немного. Франк с тревогой поглядел на Шрайнера. Тот лежал неподвижно, с искаженным лицом.

- Филипп, Филипп! - испуганно закричал Франк, начал трясти Шрайнера за плечи, но тот был уже мертв.

Тоска сжала его сердце: вместо разрешения вернуться на родину он привез домой мертвеца. Долгое время он не мог двинуться с места, потом медленно повернул в сторону колонии. В сумерках виднелись первые дома...

В дом к Шрайнеру пришли его друзья и родственники. Среди них был и Петер фон дер Лаутербах. Он хотел узнать у франка, что им ответили в Саратове, но Франк не стал ничего рассказывать, только молча махнул рукой.

- Этого и следовало ожидать,- сказал Лаутербах.- В чем, в чем, а в расточительстве власти никак не упрекнешь.

- Старых колонистов становится все меньше,- сказал Филипп Бауэр Августу Франку, когда они стояли на дворе у Шрайнера.

- Только Лаутербаху годы нипочем. Пока он всех зайцев в округе не переловит, не помрет,- пошутил Август.

А люди все шли и шли. Увидев молодых парней, стоящих без дела, Анна Мария Кантер прикрикнула на них:

- А вы что тут скалите зубы? Ступайте к гробу и молитесь, и ваш черед когда-нибудь наступит.

Но молодые не обратили на нее никакого внимания.

 

Пришла зима. Колонисты, как всегда, ухаживали за скотиной, чистили конюшни, убирали дворы, чинили все, что нуждалось в починке. Женщины топили печи, готовили еду, вязали, латали одежду. Зима выдалась суровая, даже дышать на морозе было трудно. Снег скрипел под ногами. Люди старались пореже выходить из теплых домов.

Этой зимой опять состоялись выборы старосты общины. Себ заметно сдал и считал, что не может больше исполнять эту должность. Карл Франк, Давид Пуль и другие старые друзья пытались уговорить его, убеждали, что нет в колонии человека, который мог бы стать таким же хорошим старостой. Но Себ не поддавался.

Старостой выбрали Петера Юнкера, спокойного и справедливого человека, который пообещал колонистам разрешить наконец их спор с покровскими казаками из-за сенокосов. Многие годы за них бился Себ, однако ему так и не удалось ничего достичь.

После столь печально закончившейся поездки Франка и Шрайнера в Саратов страсти вокруг отъезда на родину стали понемногу утихать. Лишь Петер фон дер Лаутербах поддерживал тех, кто собирался уехать. Сам он о возвращении и не помышлял; его жена Регина уверяла, что Петер только старается помочь тем, кто не может сам за себя постоять.

Приехав в Екатериненштадт, Лаутербах встретился с мастером Альбахом.

- Власти совершенно правы, затрудняя выезд,- рассуждал старый Альбах.- Они просто не дают людям навлечь на себя новую беду.

В глубине души и Лаутербах был того же мнения; он был против отъезда, однако еще больше он был против запрещения отъезда. Он считал, что каждый должен иметь право сам решать, где и как ему жить.

Лаутербах расспрашивал Альбаха и о том, как поживают старые екатериненштадтские знакомые. Оказалось, что многие из них уже умерли.

- Кузнец Иоганн Фаллер еще жив, но он уж много лет как оставил свое ремесло. Теперь дело ведет его сын Фридрих. Он хороший мастер, да и подмастерья у него неплохие. От клиентов у него отбоя нет, он уже подумывает о том, чтобы построить другую кузницу, побольше. Единственная трудность - железа не хватает. В городе ходят слухи о том, что купцы начнут привозить сюда железо с Урала. Если это правда, Фаллер совсем расцветет. Сейчас на изделия из железа большой спрос. К тому же молодые хотят все делать лучше, чем мы когда-то, да и замашки у них теперь другие.

- Что-то мне не верится, будто молодые мастера лучше старых работают,- усомнился Лаутербах.

- Не веришь - сходи сам в кузницу, увидишь собственными глазами. Молодой Фаллер делает такие вещи, о которых мы прежде и не слыхали.

- Все это, чтобы пустить пыль в глаза. Эти сопляки все хотят нас переплюнуть. Но им не хватает ни опыта, ни мастерства, ни ума,- горячился фон дер Лаутербах.

Два старика еще долго вели этот разговор, находя все новые и новые доказательства в пользу своего поколения.

- Да в этих молодых смелости никакой нет,- не унимался Лаутербах.- Что с ними только будет, когда они состарятся. Они и сейчас уже прячутся в кусты при малейшей опасности. Если на них сегодня нападет банда киргизов, они умрут от страха.

Альбах согласно кивал головой.

 

Долгая зима шла к концу. Выпадали уже и теплые, погожие дни, но потом снова на землю тяжелыми мокрыми хлопьями падал снег. Снегопады бывали такими сильными, что даже днем становилось темно. После этого приходилось долго убирать снег, иначе нельзя было выбраться из дому.

Вечером над песчаным косогором снова собрались темные тучи, подул холодный ветер. Начался настоящий буран. От ветра скрипели ставни, дрожала кровля, гнулись деревья.

К старосте Петеру Юнкеру пришел Карл Франк. Его сын Август уехал вместе с Петером фон дер Лаутербахом в Екатериненштадт и должен был теперь возвращаться на Караман. В такую погоду им грозила большая опасность, и Франк просил помощи.

Юнкер тотчас велел звонить в колокол, чтобы путники не сбились с дороги. Крепкие молодые колонисты, оседлав коней, выехали навстречу Лаутербаху и Франку.

Стало совсем темно, буран стал еще сильней, чем днем. Август Франк и фон дер Лаутербах все не возвращались.

Колокола звонили без передышки. Колонисты, по очереди выезжавшие встречать Лаутербаха с Франком, говорили, что звон разносится далеко по всей округе.

Чем быстрее надвигалась ночь, тем сильнее становилась тревога колонистов. Петер Юнкер и его помощник Ганс Байер посылали все новых и новых колонистов на поиски. Карл Франк привез целый воз соломы и зажег на холме над Караманом большой костер. Но буран тотчас разметал костер.

Регина, которая прежде никогда не беспокоилась о своем муже, теперь была полна мрачных предчувствий.

- Если бы отец был такой, как прежде, он бы добрался до дому, даже если бы ему трое суток пришлось плутать в снегу,- сказала она.

Учитель Кун молился за Франка и Лаутербаха, чтобы господь помог им в беде.

Уже на рассвете колонисты наткнулись неподалеку от колонии на Августа Франка. Обессилевшие кони с трудом волочили сани. Сам Август до того окоченел, что не мог шевелиться и едва говорил. Придя немного в себя, он рассказал, что ему пришлось постоянно бороться со сном, который одолевал его всю ночь. Когда его спросили о Лаутербахе, он сказал:

- Он ехал впереди. Я думал, что он уже давно дома. Наутро вся колония пришла в волнение. Несмотря на буран, который все еще не стих, колонисты на лошадях и санях снова отправились в степь. Однако нигде не было видно никаких следов. Только к вечеру в глубокой лощине за холмом колонисты обнаружили замерзших лошадей и сани. На санях лежал Петер фон дер Лаутербах. Он был мертв.

Лаутербаха привезли в колонию. Дом и двор Лаутербахов быстро заполнил народ. Анна Мария Кантер проливала горькие слезы над телом своего зятя.

- Он умер, как жил,- сказал кто-то из колонистов.- Каждый человек сам находит свою смерть.

Тем временем буря улеглась, и новый день обещал быть холодным и ясным. Вся колония пришла хоронить Лаутербаха, каждый хотел отдать последний долг старому колонисту. На его могиле установили простой крест с надписью: "Граф Петер фон дер Лаутербах". Это было сделано по желанию Регины. Она сказала, что такова была воля ее покойного супруга.

 

Весна в тот год пришла ранняя и бурная. За одну ночь промозглая погода сменилась теплой. Вся долина Карамана покрылась туманом. Снег таял на глазах. Улицы и дворы освобождались от снега. Талая вода собиралась в лужи. Ночи стояли теплые, а днем облака были такими плотными, что сквозь них не могло пробиться солнце. Люди делали канавки, чтобы стекала талая вода, и она зашумела, маленькими водопадиками низвергаясь в еще покрытый льдом Караман.

Наконец начался долгожданный ледоход. Давно вода в Карамане не подымалась так высоко. Колонисты радовались, весеннее половодье обещало хороший урожай.

После того как стаял снег, установилась теплая ясная погода. Зазеленела степь. Вскоре появились и первые цветы. Теплые дожди щедро поливали землю, и степь день ото дня становилась все краше. Нежной листвой покрылись деревья. Повсюду слышался звонкий щебет птиц. Колонисты чистили и убирали свои дома и конюшни, подметали дворы и улицы. Вечером на холме над Караманом собиралась молодежь на веселые хороводы. Весна была в полном разгаре.

В день поминовения усопших Себ и Катрин отправились на кладбище. Еще в бытность Себа старостой это кладбище было обнесено новой оградой, а на входе установлены красивые новые ворота. Думая о смерти, унесшей уже многих, кто вместе с ними основал эту колонию, Себ и Катрин шли вдоль могил. Они хорошо знали тех, кто лежал в них, и сейчас эти люди стояли у них перед глазами, как живые.

У могилы Мюллера они остановились. Катрин положила на нее букет белых цветов. Могила была обсажена цветами и кустами шиповника, была очень ухоженной.

- Это Сузанна, она помнит свой долг,- заметил Себ. В самом конце кладбища росла старая ольха. Ее густая крона давала тень сразу нескольким могилам. Себ прислонился к стволу дерева, прислушался к шелесту листьев и спокойным тоном сказал:

- Я хотел бы, чтобы меня похоронили здесь. В тени этого дерева лежать спокойно и хорошо.

Катрин взглянула на него с испугом.

- Не говори таких вещей, мне делается страшно,- сказала она.

 

Как-то в воскресенье после обеда мужчины собрались на дворе у Карла Франка поиграть в кегли. Погода стояла хорошая, и Себ, любивший эту игру, решил по старой привычке заглянуть туда. Ему доставляло удовольствие смотреть на умелую игру молодых колонистов. Прежде Себ считался одним из лучших игроков в колонии, однако до того, как теперь играл его сын Филипп, ему было далеко.

В тот день предстояло выбрать лучшего игрока года. Судьи следили за точным соблюдением правил игры и подсчитывали очки каждого участника. Тот, кто в течение недели получал самое большое число очков, становился лучшим игроком года. Шел последний день этой недели. Филипп Бауэр и Франц Браун имели теперь одинаковое количество очков, намного опередив остальных участников. Все должно было решиться сегодня.

Наступила очередь Филиппа. Себ волновался.

Первый шар сбил всего лишь одну кеглю. Это было так плохо, что Себ совсем потерял надежду, что сын еще может победить. Он понимал, что Филипп волнуется. Кегли, как и любая другая игра, требуют самообладания. Тот, кто начнет волноваться, проиграет.

Следующая попытка оказалась более удачной - Филипп явно взял себя в руки. Дальше пошло лучше. И вот Филипп уже опередил своего соперника. Наконец восторженные крики известили о том, что Филипп стал лучшим игроком года. Друзья окружили его и на руках понесли по улице к дому Бауэров, где по этому случаю должен был состояться праздник.

За столом царило веселье. Колонисты шутили, рассказывали веселые истории, пели песни. Гости дарили виновнику торжества подарки: курительную трубку, соломенную шляпу, инструменты. Август Франк принес в подарок петуха с пышным хвостом. Каждый даритель, вручая свой подарок, сопровождал его веселыми стишками.

У Себа с лица не сходила улыбка.

- Видишь, сколько радости в этом мире, а ты вздумал себе место для могилы подыскивать,- пожурила его Катрин.

- Это не значит, что я собираюсь завтра умереть,- серьезно ответил ей Себ.- Но обо всем надо позаботиться вовремя.

Праздник затянулся до глубокой ночи. Потом всюду погасли огни, колония в бескрайней степи погрузилась в сон. Было тихо, только ветер шелестел листьями деревьев.

Урожай был уже весь убран в закрома. Закончили посев озимых. Ночи становились все холоднее. Стаи журавлей тянулись через Караман к югу. Тихо и пусто сделалось на полях.

Себ плотничал в сарае, строгал доски. Рубанок врезался в сучок. Себ решил стесать сучок, поднял топор и почувствовал острую боль в груди. Закружилась голова. Он подождал несколько минут, но боль не отпускала. Себ с трудом дотащился до постели, у него едва достало сил, чтобы улечься на нее.

Напуганная Катрин побежала готовить ему отвар из мяты, который, говорил Себ, всегда хорошо на него действовал, но было уже поздно. Катрин с ужасом смотрела, как из него медленно уходит жизнь...

Известие о смерти бывшего старосты мгновенно облетело колонию. Люди шли и шли к его гробу, каждый хотел проститься с Себом Бауэром, пионером колонии. Староста Петер Юнкер велел выкопать ему могилу под большой ольхой. В день похорон во всей колонии был траур. Процессия растянулась от дома Бауэров до холма над Караманом, где находилось кладбище. Преодолев старческую немощь, пришел и пастор Иоганнес.

Хоронили Себа Бауэра в один из погожих дней осени, когда ночью земля уже покрывается белым инеем, а днем солцце дарит ей последнее свое несильное тепло.

---

Отчий дом. Сборник произведений. – М., 1989, с. 21-116.